Пёс, кажется, понял, что о нём говорят печальные вещи, и очень по-человечески вздохнул.
- Что ж, -- Саошьянт пожал руку Ханны, -- спасибо за ответы. Вы очень помогли нам. Мы не бросим вас, и "Труба Судного дня", думается мне, напрасно поёт об отчаянии. Сейчас мы должны идти. Если крысы выйдут, от нас тут все равно никакого толку, а нам нужно кое-что успеть, пока длится ночь. Берегите себя и Рекса!
- Постараемся, -- кивнула Ханна. -- Рекс, охраняй!
Доктор вбежал в холл гостиницы, бесшумно поднялся в номер и вернулся с двумя маленькими огнетушителями.
- Прости, родная, спать нам сегодня не придётся.
- Я догадалась... -- вздохнула Анастасия. -- А куда мы бежим?
- В церковь, корнечно! Мы сегодня же должны познакомиться с органистом!
<p>
* * *</p>
Церковь стояла темная и безмолвная, как скала, ничем не напоминая творение рук человеческих. Каменный всплеск, вознесенный неведомыми силами на высоту сорока метров и застывший навеки. Анастасия глядела на мрачное здание с опаской и говорила рядом с ним шепотом:
- Почему ты думаешь, что он здесь?
- Скорее всего, он боится уходить далеко от органа по ночам, -- так же тихо ответил Саошьянт. -- Сейчас узнаем, правильно ли я рассуждаю.
Он решительно обошел церковь, погасил фонарик, поднялся на крыльцо черного хода и осторожно потянул на себя створку двери. Двери здесь были не в три человеческих роста, как в центральном портале, а самые обычные, и ручка была не бронзовой, украшенной узорами, а обыкновенной стальной, как на двери какого-нибудь прозаического склада. Дверь бесшумно отошла, и доктор нырнул внутрь. Анастасия скользнула за ним.
Перед ними открывался (хотя в такой темноте лучше сказать "ощущался") коридор, ведущий вправо и влево. Саошьянт замер, прислушался, сделал пару шагов направо и вновь застыл. Анастасия тоже прислушалась, но слух не уловил ничего особенного, а вот глаза, привыкшие к темноте, различили бледную, еле заметную полоску света на полу в левом коридоре. Она протянула руку и молча показала доктору на этот свет. Тот кивнул, в два длинных шага преодолел коридор и вошел в служебное помещение за алтарём.
Старенький, скрюченный человечек повернул к ним яйцевидную голову, несообразно большую для узких, кривых и тощих плеч. Перед ним на столике тлела церковная лампадка, чуть подсвечивая комнатку без окон. Впрочем, лампадка давала больше теней, чем света, и Анастасии всё время казалось, что в комнате кроме них троих есть кто-то ещё.
- Входите, раз пришли, -- прошелестел человечек. -- Только зря вы явились прямо сюда: им будет нетрудно выследить вас, а я даже не знаю, смогу ли защитить кого-то кроме себя.
-- Я доктор Саошьянт, а если они посмеют прийти сюда за мной или за вами, я помогу вам отбиться, -- сказал доктор, садясь на деревянную скамеечку у стола. Прочая мебель была на вид недостаточно прочной, чтобы выдержать его. Анастасия опустилась на табурет рядом, продолжая опасливо оглядываться. Обстановка была очень средневековая на вид, сидящий здесь карлик - точь-в-точь гном из европейских сказок, розовая лампадка наводила на мысли о загадочных встречах таинственных магических орденов под покровом ночи... да и вообще женщине показалось, что, войдя в эту комнату, они провалились лет на пятьсот назад.
- Нет-нет, мы здесь одни, -- успокоил хозяин, заметив её тревожные взгляды. -- Но зажигать что-нибудь поярче рискованно: свет может пробиться через какую-нибудь щелку, а зачем мне тут компания крыс? -- Он мелко, хрипло захихикал и потер сухонькие ручки с длинными мосластыми пальцами.
Анастасия смотрела на него и изумлялась про себя: каждая деталь его внешности сама по себе была уродлива, однако весь он не казался ни пугающим, ни отвратительным. Непропорциональное туловище, горб справа, из-за чего правое плечо заметно выше левого, чересчур длинные руки, кривые ноги, глубоко посаженные слезящиеся глаза, тусклые и полуслепые, - все это вместе смотрелось как чужое тело, в которое силой втиснули душу и которое она не может ни изменить, ни покинуть.
- Вы музыкант, -- полуутвердительно произнес доктор, -- пожимая худую длиннопалую ладонь хозяина. -- И если кто и знает о крысах и их хозяевах хоть толику правды, -- то это вы.
- Это я, -- согласился горбун. -- Я маэстро Палловино Ринальди... был им когда-то, вернее сказать. Будь моя воля, я никогда не променял бы Неаполь на эту глухую дыру! Но наша воля - сложная материя... нет, нет, не подумайте, что я не знал, на что иду. Я просто не мог предположить, что всё обернется так странно... - Он вздохнул и покачал своей огромной головой. - Я расскажу вам о крысах, доктор, но сам я могу делать лишь одно: каждый вечер играть на органе. Это даёт городу передышку, но ночь - ночь всё равно принадлежит крысам. И так будет, пока "Труба Судного дня" не пропоёт в последний раз, свидетельствуя смертью жизнь... Город низринется в бездны адские, а с ним - и те, кто дважды предал его проклятью!
Казалось, маленький органист говорит не с доктором, а сам с собой, словно выплескивая давно копившиеся горечь и ненависть. Анастасия могла только гадать, о ком он думал, кого обвинял и проклинал, но чувствовала, что ненависть эта заразительна - как тогда, вечером, стоя в церкви среди сотен людей, она ощущала свою причастность к их отчаянному упорству самопожертвования... Тогда, вероятно, всё дело было в органе, передающем всем людям общее чувство, но теперь орган молчал. Разве что сам органист был как музыкальный инструмент, как живое эхо грозной музыки...
Доктор смотрел на карлика сочувственно и внимательно, и он заговорил увереннее:
- Мне без малого семьсот лет. Год своего рождения я помню точно, но что вам с того? Я родился в семье церковного служки, с детства все обращали внимание на мой прекрасный слух и память на мелодии. Я пел в церковном хоре, потом стал регентом, а потом понял, что хочу знать музыку как она есть, как силу, меняющую мир. И я ушёл на поиски музыки. Где я был, что делал - уже не помню, но это тянулось годы и годы, а музыки всё не было. Однажды я встретил человека... впрочем, не стану утверждать наверное, что то был человек... Я ходил по церквам, слушал хоры, бродил по рынкам, где играли бродячие музыканты, богатые друзья приглашали меня в дома знатных сеньоров, где играли и пели великие мастера. Асканио Маламори со своей лютней -- когда он брал её в руки, казалось, что он обнимает женщину, а она поёт в его объятиях... Пио делла Майори -- лучший из всех, кто когда-либо прикасался к струнам цитры... Мария Поллино, незаконная дочь Лоренцо Караффы, -- у неё был голос ангела, несущего весть о спасении... Вам эти имена ничего не говорят, история была немилостива к ним, а я многажды слушал их. Слушал -- и понимал, что они по-человечески прекрасны, но стоят безмерно далеко от музыки, которую я ищу! И всюду за мною ходил этот человек, не говоря мне ни слова, просто всегда рядом, всегда за спиной. Один лишь раз он обратился ко мне, сказал: "Найди Благую весть!" -- и исчез навсегда. Мне было всё равно, человек ли он, ангел, демон - он дал мне цель, и я достиг её. "Благая весть" в соборе Сан-Джакопо в Неаполе. Давно уже нет ни собора, ни органа... кто знает, не я ли в этом виноват?