Площадь вокруг чумного столпа, когда-то посыпанная мелким гравием, окаймлённая, как почётным караулом, стройными чёрными дубами, теперь была разорена, изуродована, словно после войны. Столб лежит на боку, открывая обросшее мхом подножие. Земля перерыта, разорванные корни, древние камни и кости выпирают из неё, как из могилы. Дубы повалены, гордые ветви изломаны и перекручены, скрюченные, пожелтевшие листья осыпаются с веток и крошатся коричневым невесомым порошком, словно прах бесчисленных мертвецов, засыпая всё вокруг. Деревья цепляются друг за друга ветвями, как будто все вместе надеются спастись от неминуемой гибели, тонкие веточки тянутся к небу в немом недоумённом вопросе: зачем, за что нас погубили, чем мы виноваты? Запах пепла, тлена и могильной земли царствует над пустырём, где когда-то нашли свой последний приют жертвы Чёрной смерти. Может быть, и сама она была заточена здесь, а теперь вырвалась на свободу и жаждет отомстить?
Саошьянт остановился на краю площади, замер, ощущая грозную обстановку этого места. Голос смерти, ужаса и безнадёжности здесь услышал бы каждый, чья нога хоть раз ступала на землю Евразии, -- общая боль, общая беда, общее проклятие. Но никто не слышал его так явственно, как он, чьей заботой всегда было спасать и вырывать из власти смерти. Его обступили тени. Сотни, тысячи давно умерших людей выступали из непроглядной тьмы -- молодые и старые, одетые и совершенно нагие, полностью разложившиеся и сохранившие человеческий облик. Лихорадочное дыхание, бескровные лица с чёрными кругами под глазами, безобразно распухшие бубоны по всему телу, размером где с кулак, а где и с голову ребёнка, удушливый кашель, вырывающий из лёгких кровавые ошмётки, трупные пятна на груди и лице, мокрые язвы, исходящие кровью и гноем, высохшие, чёрные языки в провалах безмолвных ртов, налитые кровью глаза, непереносимое зловоние -- ужасный запах разлагающегося в могиле трупа: те, кто не погибал сразу, несколько дней гнили заживо... Мужчины, женщины, дети, бедняки в обносках, короли в тонких одеяниях, испачканных калом и кровью, священники, сжимающие в руках кресты, словно оружие, чумные доктора, похожие на чёрных воронов в своих масках и плащах, матросы с сожжённых кораблей, целые похоронные команды с палками и крючьями в руках. Миллионы, десятки миллионов теней явились сюда, напоминая о своей бессмысленной, непредставимо жестокой гибели -- обвинители, собравшиеся на суд над своими убийцами.
Доктор смотрел в обезображенные, искажённые страданием лица, слушал их жалобы и обвинения, бесконечный хор, требовавший одного -- беспримерной кары тем, кто всего за семь лет истребил шестую часть человечества. Он выслушал их всех, до последнего человека. И, глядя в жаждущие мёртвые глаза, ответил, что не может сделать того, о чём они просят, но сделает нечто большее -- то, на что они не могли и надеяться, то, что было выше их самой сокровенной мечты. Мертвецы выслушали его торжественно и серьёзно, и в мёртвых глазах вспыхнуло и загорелось на миг пламя надежды, которой, казалось, они были навеки лишены. Потом тени вздрогнули, заколыхались и исчезли. Саошьянт стоял один над пустыре перед развороченной общей могилой.
Что-то заклубилось по краям пустыря, словно у его границ скапливалась неразличимая плотная масса. Доктор огляделся:
- А, крысы уже здесь. А где же вы сами? Покажитесь, самое время появиться на сцене!
В ответ ему из-за поваленной колонны выступили три высоких фигуры в одинаковых длинных тёмных плащах, лица скрывались под капюшонами, сложенные на груди руки прятались в рукава. Крысиные орды, собравшиеся вокруг площади, замерли, ожидая приказов своих повелителей.
Анастасия выбрала позицию справа от центрального прохода нефа, ведущего от дверей к самому алтарю. Дверь она заставила тяжёлыми скамьями -- они могут задержать врагов на некоторое время. Один огнетушитель был у неё в руках, другой она поставила под ноги, чтобы при необходимости быстро подхватить. Закончив приготовления, женщина присела на скамью и прислушалась. В церкви повисла тишина. Потом словно бы задрожала земля... нет, это дрогнул пол под ногами, когда самая низкая труба органа выдохнула свой первый звук. Её поддержали другие, и неторопливая суровая мелодия начал подниматься вверх, со ступени на ступень, обрастая всё новыми сдержанными созвучиями в каждом следующем регистре. И с первыми звуками музыки за дверью церкви раздался отчётливый писк и скрежет коготков. Крысиная армия пошла на приступ. Анастасия перестала замечать что-либо вокруг себя, кроме крыс и могучих звуков органа. Всё остальное уплыло в церковный сумрак, остались лишь трубы, поющие свой печальный, но уверенный призыв к борьбе, крысиный шепоток и возня за дверями и узкое оконце над входом -- оно смотрело прямо на запад, на снежные склоны гор. Когда первый солнечный луч упадёт на ледник и, отразившись от него, придёт в это окошко, город будет спасён. Если не погибнет до восхода.
"Труба Судного дня" звучала торжественно и гулко, наполняя звуками церковь, город и долину, протянувшуюся между двух горных гряд. В этой песне ещё не было ни угрозы, ни ярости -- только спокойная летопись былых побед и поражений в войне с силами тьмы и разрушения. Герои и предатели прошлых времён, печаль по павшим и радость спасённых, сражения, затишье между ними, ожидание новых суровых битв, эпохи великого единения и времена распада и одиночества -- всё проходило чередой воспоминаний, пробуждённых голосом органа. Маэстро, сидя в своём гнезде среди сияющих труб и потемневших от времени клавиш, слился с инструментом, и "Труба" отвечала каждому его движению, каждому наклону головы, каждому вздоху новыми звуками, гармоничными или диссонирующими, застывающими на время в неподвижности аккордов или стремящимися ввверх и вниз во всплесках мелодий. Голос ограна стал его голосом, он говорил и пел его словами, которым пришлось ждать в молчании почти семьсот лет.
Двери дрогнули раз, другой, между створками появилась едва заметная щель, в неё проглянула темнота -- крысы всей массой тысяч тел давили на двери, пытаясь растолкнуть их. Анастасия взяла наизготовку огнетушитель и встала в проходе между рядами скамей. За спиной у неё оставалось ещё достаточное пространство для отступления. Возможно, придётся пропустить крыс до самого алтаря, лишь бы не добрались до вознесённого над полом гнезда, где органист то застывал над мануалами, раскинув руки, словно распятие, то взмахивал ими, точно птица в полёте.