С тяжёлым скрипом двери подались ещё немного: старое дерево, не один век прослужившее верой и правдой, словно просило прощения, что не может сладить с этой напастью... Первая крыса взобралась по головам собратьев, протиснулась в щель, шлёпнулась на пол, принюхалась, крутя носом. Анастасии не раз доводилось видеть крыс, в том числе на городских улицах в глухих городках Азии и Америки; но таких отвратительных ещё не попадалось! Эта была омерзительна не потому, что она крыса. Не животное, а частичка адской силы, своего рода чумной флюид, одно прикосновение которого оскверняет, -- вот что такое была эта крыса. В щели показалась голова следующей твари, за ней, цепляясь зубами за её хвост, уже рвалась третья... Анастасия подняла огнетушитель, и струя пены ударила в двери, растеклась по ним, брызнула в цель, снаружи послышался визг. Крысы на мгновение отхлынули. Но передышка не могла быть долгой: за дверями собиралась огромная стая, двери вздрагивали вновь и вновь, и отдельные крысы просачивались между створками, самодельные баррикады не могли сдержать их надолго, и ручеёк тварей, протёкший на мраморный пол церкви, становился всё шире, всё плотнее... Анастасия выпустила длинную струю пены, накрыв разом весь рядок крыс, бежавших друг за другом, словно в строю. Отвратные создания быстро поняли, что на открытом месте их легко остановят, и начали растекаться по сторонам, ныряя под скамьи и норовя вынырнуть у самых ступеней кафедры. Анастасия отступила туда: заняв проход на кафедру, она вынуждала крыс собираться прямо перед ней -- другого пути на алтарное возвышение не было.
Время потеряло для женщины всякий смысл: оно делилось на неровные, рваные отрезки, пустые, если крысы останавливались, и плотно наполненные событиями, если твари предпринимали новый рывок. Давно кончился первый огнетушитель, она откупорила второй и щедро угощала пеной всё уплотнявшуюся крысиную лавину. Надолго её не хватит... но что такое "надолго"? Который час? Далеко ли до восхода? Этого она не смогла бы сказать.
Орган за её спиной дышал всё мощнее, всё глубже, трубы словно постепенно набирались сил, чтобы запеть по-настоящему. И новая песня их была не спокойным гимном прошедшим славным битвам -- это был боевой клич, зовущий на безнадёжный бой, в котором не побеждают, а лишь заступают дорогу злу, чтобы оно запомнило навсегда: ему нет сюда пути. Лучше весь мир сгинет в огненной пучине, чем проиграет это сражение. Лучше бесконечно рушиться в бесконечную бездну, чем знать, что зло захватило ещё одну ступеньку лестницы вверх. Нет надежды, нет радости преодоления, нет азарта битвы -- святого, чистого чувства бойцов за правое дело, -- есть лишь праведный гнев и ярость, направленная в самое сердце зла. Столбы аккордов и мелодические волны вспыхивали в мозгу нестерпимо яркими огнями: зелёные пели о чистых сердцах, не подвластных страху и отчаянию, синие, как бездна, -- о глубоком чувстве дружества и сопричастности, большем, чем родство, чем любовь, -- о братстве солдат последней битвы, которым не страшно умереть вместе. Солнечно-красные -- о силе праведного гнева, единственной силе, которая созидает, разрушая. Белые -- о скором конце страданий, о близкой свободе, янтарные -- о выполненном долге, раскалённо-багровые -- о неумолимости возмездия, неостановимом движении из хаоса несовершенных, ошибочных дел к первозданной чистоте, окуда берёт начало всякое новое. Чёрные трубы вздыхали голосами вечности -- она не была ни жестокой, ни страшной для тех, кто шёл в неё непобеждённым.
Ритм музыки вёл за собой сердце Анастасии, поэтому у неё хватало сил стоять на ногах, успевая отражать атаки врагов, видеть и отступающих, и готовящих нападание из засады, и не упускать никого. Но наконец и её силам пришёл конец. Огнетушитель опустел; женщина бросила его в толпу крыс, рассеяв тварей по нефу, усыпанному трупами их сородичей, взяла в руки церковную скамью и приготовилась к рукопашной. Двери, и без того разошедшиеся довольно широко, дрогнули в последний раз и распахнулись настежь. Крысиный поток хлынул внутрь.
Над головой Анастасии раздался звон. Нежный, как звук ломающегося ледка на озере весенним утром. Невесомые осколки цветного стекла падали вниз, точно радужные перья, медленно кружась в мягком свете лампад. А вслед за этим крысы с пронзительным, разрывающим уши визгом побежали от входа -- словно туда, в самую крысиную кучу, кинули горящий факел. Белая фигура встала на пороге, и чёрный рычащий клубок вкатился в церковь, терзая и душа. Ханна из большого огнетушителя поливала пеной всё вокруг, и крысы корчились и захлёбывались, загромождая путь своим собратьям. Рекс носился по нефу, как смертоносная комета, в разные стороны от него разлетались брызги крысиной крови, клочья шерсти, откушенные лапы, хвосты и головы. Анастасия спустилась с алтарных ступеней, и Ханна легко, точно теннисный мячик, бросила ей новый огнетушитель. Ещё ничего не кончилось -- битва продолжалась.
Три мрачных фигуры замерли напротив доктора, молчаливо изучая его горящими взглядами из-под капюшонов. Доктор тоже рассматривал их, качая головой; иногда губы его шевелились, словно он разговаривал сам с собой. Над пустырём повисла тишина.
- Зачем вы всё это делаете? - нарушил тишину Саошьянт. - Вы же знаете -- сейчас не те времена, когда чума была вашим оружием, да и крыс теперь мало кто боится. Так для чего весь этот средневековый спектакль?
Одна из фигур шевельнулась, выступила вперёд.
- Мы пришли карать, - глухо сказал неизвестный. - Тот, кто нарушил веление судьбы, должен поплатиться за это -- раньше или позже, всё равно.
- Какая чушь, - снова покачал головой доктор. - Сколько пафоса: "судьба", "карать", а ведь вы не судьба и не её вестники. Вы всего лишь маги. Вы ведь не думаете, что я не знаю вас? Так куда же вы лезете в дела судьбы! Это не ваше, уйдите и заберите с собой эту крысиную грязь -- она вам не к лицу, это игрушки для сатанистов.