Там и возникла первая тучка. Именно в те, первые дни, сплошь прошедшие в бурном, шумном веселье, Нэш понял, что деньги ничего не меняют. Он слишком долго не приезжал, и теперь, когда наконец появился, Джульетта успела его забыть. Он-то думал, что если звонить и болтать с ней по телефону два раза в неделю, то можно остаться для нее настоящим. Но какой же двухлетний ребенок в состоянии оценить междугородные звонки? Шесть долгих месяцев Нэш был для нее только бесплотным голосом в трубке, произносившим набор одинаковых слов, и за полгода он превратился в призрак. Даже через два, через три дня Джульетта все еще его стеснялась, робела, а когда он пытался ее обнять, то уворачивалась, будто бы не до конца верила в его реальность. Она теперь принадлежала другой семье, в которой он был чужаком, пришельцем, будто с другой планеты. Он проклинал себя за то, что ее отдал, за то, что все слишком хорошо устроил. Здесь она была главной, ее все обожали. Ей было с кем играть — три старшие сестры, пес ретривер и кошка; было где играть — за домом был большой двор. Нэш злился на зятя за то, что тот занял его место, и целыми днями боролся с собой, чтобы этого не выдать, и к вечеру страшно уставал. Его зять, Рэй Швайкерт, бывший футболист, со временем переквалифицировавшийся в школьного учителя физкультуры, а заодно и математики, никогда, по мнению Нэша, не отличался большим умом, однако умел находить общий язык с детьми, и Нэш вынужден был это признать. С ними Рэй был мистер Само Внимание, настоящий американский папочка, и семья у них с Донной, державшей дом в руках, была прочная как скала. У Нэша теперь были деньги, но это ничего не меняло. Он пытался себя убедить, говорил себе, что увезет Джульетту в Бостон и все наладится, но так и не придумал ни одного оправдания. Ему очень хотелось быть эгоистом, хотелось отстоять свое право жить вместе с дочерью, но ему не хватало духа, и в конце концов Нэш признал очевидное. Забрать Джульетту для нее вовсе не означало, что «все наладится», скорее ровно наоборот.
Он поделился своими мыслями с Донной, и та принялась его горячо отговаривать, повторяя те же слова, что и двенадцать лет назад, когда он ей объявил, что хочет уйти из колледжа: не торопись, подожди, не сжигай мосты. Она смотрела на него все тем же встревоженным взглядом заботливой старшей сестры, какой Нэш запомнил с детства, и сейчас, когда с той поры прошло целых три или даже четыре жизни, он опять знал, что она единственный на свете человек, на которого он может положиться. Они проговорили в кухне до глубокой ночи, когда Рэй и дети давно ушли спать, но, несмотря на горячность и все разумные доводы Донны, вышло то же, что и двенадцать лет назад: Нэш ее довел до слез и настоял на своем.
Единственной уступкой, которой от него добилась Донна, было то, что он согласился положить часть денег в банк на имя Джульетты. Донна боялась какого-нибудь его безрассудства (в чем призналась в ту ночь) и хотела, чтобы он, пока не промотал все, положил деньги Джульетты туда, откуда их нельзя взять. На следующее утро Нэш провел в банке два часа, составив вместе с менеджером все необходимые бумаги. Потом он проболтался в Нортфилде еще весь тот день и до обеда следующий, а после обеда упаковал вещи и отнес их в машину. Это был жаркий день в конце июля, и проводить его на порог вышла вся семья. Он по очереди обнял и поцеловал девочек, а когда последней к нему подошла Джульетта, то, чтобы спрятать глаза, он взял ее на руки и уткнулся ей в шею. Будь хорошей девочкой, сказал он. Не забывай, что папа тебя любит.
Он сказал им, что возвращается в Массачусетс, однако, выехав за город, вскоре обнаружил, что едет в другую сторону. Конечно, он попросту прозевал поворот — ошибка довольно частая, — но, вместо того чтобы вернуться на свое шоссе через двадцать миль, он вдруг, ни с того ни с сего, свернул куда попало, прекрасно осознавая, что едет не туда. Сделал он это бездумно, подчинившись внезапному порыву, но за те несколько минут, между двумя шоссейными въездами, в голове успело мелькнуть, что дороги для него теперь все одинаковы и ему все равно, куда двигаться. Да, он сказал им, что едет в Бостон, но только лишь потому, что что-то нужно было сказать, а это было первое, что пришло на ум. В Бостоне никто его не хватится еще две недели, так что времени достаточно, и с какой же стати он должен сейчас возвращаться? И тут Нэш почувствовал вдруг свободу, какой никогда даже представить себе не мог — чтобы вот так, совершенно не зависеть от выбора, — и у него дух захватило. Ему можно было ехать, куда он захочет, делать, что захочет, и никто даже слова не скажет. На целые две недели Нэш превратился будто бы в невидимку.