Но сначала надо рассказать о том, что произошло между этими двумя поездками. После моей победы на конкурсе в Варшаве многим моим друзьям стало ясно, что мне пора перебираться в столичные театры — Москву или Ленинград. А вскоре обстоятельства сложились так, что и я сама стала думать о том, как бы переехать в северную столицу (в силу романтических, сердечных обстоятельств). Но для начала надо было получить работу в одном из оперных театров города — в Кировском или в Малом. И хотя мои друзья и в их числе В. Матусов, певший в Малом оперном (теперь этот петербургский театр носит имя М. П. Мусоргского), говорили мне: «Зачем тебе журавль в небе, когда у тебя уже есть большая синица в руках?» (то есть мое прочное положение в Свердловске), они стали прилагать усилия, чтобы я могла прослушаться в Ленинграде.
И вот перед отъездом на концерты в Финляндию меня согласились послушать дирижер и инспектор оперы Малого оперного театра. Аккомпанировавшая мне пианистка не удержалась, чтобы не прокомментировать ехидно: «У нас много меццо-сопрано. Вы будете четвертая». Когда я спела (труднейшую арию Эболи из оперы «Дон Карлос» Верди, которую тогда у нас никто не пел), дирижер поднялся и молча куда-то вышел. Я в недоумении ждала. Потом меня позвали в дирекцию, где снова попросили спеть. Но из-за того, что я нервничала во время ожидания, спела не так, как хотела. Я решила, что не понравилась, и ушла из театра расстроенная. Но вечером мне позвонил Матусов и удивленно спросил: «Куда ты так неожиданно исчезла? Ведь тебе дают дебют в «Царской невесте»!»
Для меня это было полной неожиданностью. Я растерялась еще и потому, что на следующий день было назначено еще одно прослушивание — на этот раз в Кировском театре (сейчас это снова Мариинский). Что делать? Пришлось утром идти в дирекцию Кировского и, сославшись на нездоровье, отказаться от прослушивания.
Я вернулась в Москву, где у меня было много важных дел, из-за которых меня, собственно говоря, и согласилась на время отпустить дирекция Свердловского театра: надо было сдать несколько экзаменов в консерватории (я еще училась в заочной аспирантуре и имела право на отпуск для экзаменов), а также пройти отбор на конкурс имени Шумана, который должен был состояться летом 1956 года в Берлине, в здании «Штаатс-Опера».
Забегая вперед, скажу, что этот конкурс был для меня неудачным и не по моей вине: там со мной случилась непредвиденная неприятность. Руководитель нашей маленькой группы конкурсантов, которого к нам приставило Министерство культуры, был человеком суровым, скорее жестким, чем строгим. Он отказался от предоставленной нам машины (непонятно, в силу каких причин), и мы были вынуждены идти из гостиницы пешком на довольно значительное расстояние. В это время начался дождь, ветер, мы все промокли. Для меня же это оказалось роковым — я простудилась. Много ли нужно для голоса? И это случилось как раз накануне моего выступления на конкурсе. Хотя я хрипела, но вышла петь… Все кончилось тем, что с тяжелейшим трахеитом я вернулась в Москву, сойдя, как говорят, с дистанции… Впоследствии, когда я стала работать в жюри различных конкурсов, мне были понятны все переживания не только тех, кто «проигрывал» на них, но и победителей.
После поездки в Финляндию я вернулась в Свердловск, где продолжала петь свои спектакли. Заканчивался 1955 год. Сразу после очередного выступления в «Кармен» я вылетела в Москву, куда меня пригласили для участия в новогоднем концерте в Георгиевском зале Кремля. На концерте присутствовало руководство страны, были приглашены многие деятели культуры. Среди вещей, которые я пела, была и «Хабанера». Кое-кто из находившихся в зале, в том числе и представители Министерства культуры, недоумевали: «А говорят, что в Большом театре некому петь Кармен. Почему же Архипова поет в Свердловске, а не в столице?»
Действительно, в то время в Большом театре сложилось так, что не оказалось исполнительниц роли Кармен: Вера Александровна Давыдова вот-вот должна была уйти на пенсию, а две другие, молодые певицы ЛИ. Авдеева и В. И. Борисенко в это время готовились стать матерями. Таким образом, возникли сложности и с исполнением других меццо-сопрановых партий — Марины Мнишек в «Борисе Годунове», Амнерис в «Аиде»… Помню, как ко мне на этом концерте в Кремле подошла Надежда Чубенко, певшая в Большом театре партии драматического сопрано, и сказала, что у них некому петь партии высокого меццо-сопрано и что А. Ш. Мелик-Пашаев предложил ей готовить Марину Мнишек и Амнерис, что было явно вынужденной мерой. Потому-то Александр Шамильевич и поставил себе целью «заполучить» молодую певицу из Свердловска. И вопрос, который руководству театра был задан во время новогоднего концерта, почему Архипова не поет в Большом, был воспринят как приказ министерства действовать.
Я всего этого не могла знать — у меня в то время были свои личные планы, свои личные проблемы. В конце января 1956 года у меня должен был состояться мой сольный концерт в Ленинграде в Малом зале филармонии: одно отделение было отдано пианисту Михаилу Воскресенскому, другое мне. Мы с ним в то время готовились к конкурсу Шумана, и нам предоставлялась возможность «обкатать» свои программы, состоявшие из произведений этого немецкого композитора, на публике. В Ленинград я приехала из Свердловска с заездом в Москву. Когда я пришла к нам в квартиру на улице Грановского, соседи передали, что кто-то звонил мне и что речь идет о том, что меня приглашают в Большой театр. Но поскольку все это было на уровне разговоров, ничего конкретного, я уехала петь свою шумановскую программу в Ленинград.
Через два дня состоялся и обещанный дебют в «Царской невесте» в Малом оперном театре. Успех был большой. И в публике, и в театре стали говорить: «Это наша новая звезда», хотя я еще не была в труппе официально. Именно об этом и хотел говорить со мной директор театра Б. Загурский. Но перед тем как прийти к нему, я в разговоре с инспектором оперы сказала: «Должна предупредить о том, что меня собираются пригласить в Большой театр». Он не придал этому значения, решив, что я набиваю себе цену, и не поверил мне.
Директор театра Б. Загурский, важно сидя за столом, стал говорить о том, что сам он на дебюте не был, но меня все хвалят, что художественный совет решил меня пригласить в театр, работать в котором большая честь, — и все в таком же духе: надо же было показать, куда меня берут. Но при всей многозначительности нашего разговора он предупредил, что у театра нет возможности решить мою проблему с жильем в Ленинграде. Говорил он со мной приветливо, почти по-отечески, но явно не придавал значения предупреждению о возможном моем переводе в Большой театр, а может быть, и не знал о нашем разговоре с инспектором оперы. Он сказал: «Пишите заявление о приеме в театр. Я сейчас еду в Москву и передам его в министерстве Кабанову». (Здесь надо объяснить, что все переводы из театра в театр, все приемы на работу новых артистов до недавнего времени утверждались в Министерстве культуры: контрактной системы в советских театрах тогда не существовало, труппы были постоянными и мнение руководства Министерства культуры было решающим — как в судьбах актеров, так и в репертуарной политике.)
Написав заявление с просьбой о приеме в труппу Малого оперного театра, я уехала в Москву. А там меня уже вовсю разыскивали работники Министерства культуры. Я позвонила начальнику управления музыкальных учреждений А. А. Холодилину. Слышу:
— Где тебя носит? В Свердловске тебя нет, в Москве тебя нет! Где тебя искать прикажешь?
— Я была в Ленинграде, пела дебют в Малом оперном.
— Зачем?
Как могла, объяснила свой интерес к ленинградской жизни… Мне тоже объяснили, что сейчас важнее:
— В министерстве у Кабанова уже лежит приказ о твоем переводе в Большой театр. Иди к нему, а также позвони в Большой заместителю директора Сергею Владимировичу Шашкину!
— !?
От удивления и неожиданности я не могла вымолвить ни слова. Пока я «порхала» между городами, пробовалась в разные театры, тут, в Москве, все уже было решено без меня.
Пришла на Неглинную улицу, поднялась в нужный мне кабинет. Кабанова не оказалось на месте, он куда-то вышел. Решила пойти в буфет — в суматохе событий не успела еще поесть, да и дома ничего не было: родители с братом и сыном Андрюшей в это время были в Китае, так что готовить было некому и не для кого. Стою в очереди. Вдруг слышу: