Есть у меня дома и еще одна, «неархивная» вещь, постоянно напоминающая мне о разных событиях и людях («неархивная» потому, что она и по сей день в работе). Это солидного возраста льняная скатерть, на которой мною вышиты автографы, оставленные в разное время многими выдающимися деятелями культуры, с которыми мне довелось встречаться, быть знакомой, работать или дружить…
Идея собирать автографы, а потом вышивать их принадлежит не мне. В 50-х годах, когда я только-только пришла в Большой театр, в приемной нашего директора работала пожилая секретарша — она была одним из старейших работников театра. Вот она-то и собирала и вышивала такие подписи. Хотя я тогда была еще молодой певицей, она обратилась ко мне с просьбой расписаться на ее скатерти. Помню, как я была несколько удивлена этим, но и польщена. Идея так мне понравилась, что я тоже решила начать собирать автографы замечательных людей, с которыми меня сведет судьба. Со временем я встречалась с такими личностями, что не просить их расписаться на моей скатерти было просто грешно. Как показало время, я сделала правильно — теперь, когда многих из них уже нет на этом свете, их «цветные» (после моего рукоделия) росчерки напоминают мне (и не только мне) об этих людях.
Скатерть ездила со мной по всему свету в специальном мешочке для рукоделия — я брала ее с собой не только, чтобы иметь под рукой на случай, если представится возможность пополнить свою «коллекцию», а больше для того, чтобы было чем заняться в свободное время перед выступлениями. Дело в том, что в первые годы моих зарубежных гастролей, я, как и многие другие наши исполнители, могла выезжать за рубеж только в одиночестве — без близких мне людей. Лишь очень немногие и очень знаменитые имели возможность брать с собой жену (или мужа), сопровождавших их в гастрольной поездке и помогавших им своим присутствием, как бы оказывая моральную поддержку. Поскольку перед концертом или спектаклем я должна была соблюдать определенный режим, то часто оставалась в гостиничном номере одна, никуда не выходила, чтобы сосредоточиться перед выступлением. Читать не всегда удавалось, а занятие рукоделием меня очень успокаивало. Вот именно в такие часы я чаще всего и вышивала данные кем-нибудь раньше автографы.
Первыми, кто оставил свои подписи на моей скатерти, были, конечно же, мои коллеги по Большому театру — певицы Мария Максакова, Мария Звездина, Кира Леонова, Тамара Милашкина, Лариса Никитина… Из певцов, с которыми я часто выходила на сцену Большого, для меня расписались Иван Петров, Зураб Анджапаридзе, Владислав Пьявко… Есть у меня автографы и наших выдающихся артистов балета — Майи Плисецкой, Владимира Васильева, возглавляющего теперь Большой театр, в котором все мы проработали столько лет. Рядом с их подписями я вышила и росчерк Бориса Александровича Покровского…
Не обо всех из них я имею возможность рассказать подробно в этой книге, но упомянуть о них считаю нужным. Некоторые из моих коллег и те, имена которых я назову в этой главе, заслуживают отдельных глав и даже целых книг, поэтому не буду ставить перед собой нереальных задач, а продолжу рассказ, следуя за тем, что будет подсказывать память. И пусть воспоминания о встречах с одними будут пространными, а о других — краткими, ведь дело не в этом. Важно, что каждый из них оставил свой след в искусстве…
Вот автограф Кирилла Петровича Кондрашина, с которым я не раз выступала в концертах… Еще один «дирижерский» росчерк — это расписался великий музыкант Евгений Александрович Мравинский. Когда это произошло?.. В Большом зале Ленинградской филармонии, на юбилейном вечере другого дирижера — Бориса Эммануиловича Хайкина, с которым Мравинский дружил долгие годы. Перед переездом в Москву, в Большой театр, Хайкин много лет работал в Ленинграде — в Малом оперном, а потом в Кировском театре, поэтому один из своих юбилейных концертов он решил дать в родном ему городе, пригласив выступить и меня. Тогда-то, за кулисами Большого зала Е. А. Мравинский и оставил свой автограф…
Вышиты на скатерти и подписи еще трех наших великих музыкантов — Давида Ойстраха, Эмиля Гилельса, Леонида Когана. Когда они их оставили, я теперь точно не помню, но навсегда сохранила теплые воспоминания об этих выдающихся личностях, о наших добрых и уважительных отношениях. В связи с Эмилем Григорьевичем Гилельсом мне вспоминается один эпизод. В 1970 году я была в очередной раз в Соединенных Штатах — принимала по приглашению Генерального секретаря ООН У Тана участие в торжествах, проводившихся по случаю 25-летия Организации Объединенных Наций.
Но сначала подробнее об этом незабываемом для меня событии. После окончания торжественного заседания делегации всех стран — членов ООН остались в зале на своих местах. И в это время в нем появились артисты оркестра, хора и солисты, чтобы исполнить великое произведение великого Бетховена — его знаменитую 9-ю симфонию, в финале которой звучит хор на текст оды «К радости» Ф. Шиллера: «Обнимитесь, миллионы! Мир и радость всем народам!» Состав исполнителей соответствовал событию: дирижировал индус Зубин Мета, солистами были шведский и немецкий певцы и мы — негритянка Мартина Арройо и я.
После исполнения симфонии нас представили Генеральному секретарю ООН господину У Тану. Через некоторое время я получила от него письмо со словами благодарности за участие в концерте и признательности за мое искусство. А на самом концерте меня поздравил еще один человек — виолончелист, знаменитый Григорий Пятигорский: «Я гордился вами, вы пели прекрасно. Я ведь русский, и мне очень приятно, что в России есть такие таланты». Но приятные неожиданности на этом не закончились, После нашего выступления в зале заседаний ООН Мартина Арройо пригласила к себе домой своих друзей и меня. Когда приятный вечер закончился, Мартина попросила одного из друзей отвезти меня в мою гостиницу — это далеко, надо было ехать на другой конец огромного Централ-парка. Сидя в такси, я вдруг увидела на одной из улиц… Эмиля Григорьевича Гилельса, который вместе с женой с кем-то разговаривал, стоя на тротуаре. Это было так неожиданно, что я невольно вскрикнула: «Ой, Гилельс!» Сопровождавший меня господин сказал водителю: «Затормозите». Когда машина остановилась, я быстро вышла из нее и буквально бегом бросилась в сторону небольшой группки. Гилельс, увидев меня, широко развел руки и тоже удивился: «Ира! Ты что, с неба свалилась! Откуда ты?»… Надо было приехать в Нью-Йорк, чтобы встретиться! В Москве мы встречались не слишком часто — из-за постоянных гастрольных разъездов. Не раз мы концертировали в одно и то же время в одной и той же стране, но обычно маршруты наших выступлений не пересекались, а тут вышло так, что мы оказались в Нью-Йорке одновременно…
Об Америке мне напоминают и другие автографы, и самые яркие впечатления у меня остались от встреч с Солом Юроком и Джоном Вустманом. Сол Юрок был выдающимся импресарио, познакомившим впервые после второй мировой войны Америку с лучшими исполнителями из Советского Союза. Вообще у него было особое отношение к нашей стране — ведь сам он был выходцем из России, которую покинул еще в ранней юности, переехав в Соединенные Штаты. Сол Юрок способствовал триумфальным гастролям в Америке балета Большого театра и Галины Улановой, наших пианистов, скрипачей, дирижеров… Он же был устроителем гастролей мировых звезд и в Советском Союзе — именно благодаря Солу Юроку Москва познакомилась с Марио Дель Монако.
После успеха в «Кармен» на сцене Большого театра, а потом и в Неаполе и Риме, Юрок решил организовать мое выступление в Америке и начал расспрашивать обо мне некоторых приезжавших тогда в США наших музыкантов, как бы «наводить справки». Не знаю, кто именно, но явно не самый доброжелательный по отношению ко мне человек, сказал Солу Юроку, что пою я хорошо, но стала толстой. А в Америке толстых артистов не любят (что испытала на себе даже великая Мария Каллас, которая в начале своей карьеры была полной), и Солу Юроку пришлось принять это во внимание, прежде чем приглашать меня. Услышанное им засело у него в памяти, но он не хотел отказываться от своего намерения. В то время в Нью-Йорке вышла моя пластинка с записями арий из опер и кантат, американский тираж ее был оформлен очень красиво — в старинном духе, с гравюрами. Пластинка была распродана за один день, а вскоре появилась прекрасная рецензия на нее в нью-йоркской газете, в которой говорилось, что американские музыкальные критики ставят меня на уровень знаменитой Ренаты Тебальди и что очень хотелось бы услышать Ирину Архипову непосредственно в залах. Сол Юрок все это знал и поэтому, когда приехал в Москву, он решил увидеться со мной и убедиться, действительно ли я внешне выгляжу так, как его предупреждали.