— Ты же видишь будущее, зачем ты спрашиваешь?
— Потому что тебя там больше нет.
Вот как. Пока кругом крутили по телевизору новости из Италии, он пробрался сюда, минуя агентов, охрану, медицинский персонал, потому что Уилл исчез из его будущего? Увидев открытку и книги, которые принесла Молли, Ганнибал дернул уголком рта в неприязни.
— Полагаю, из-за них.
Уилл испугался, что тот прямым ходом отправится в отель, где их держат, и потому грубовато заметил:
— Они тут ни при чем.
— Напротив, Уилл, и ты сам это знаешь. Ты боишься, что я причиню им вред. Даже сейчас, лежа на больничной кровати, ты защищаешь их. Потому что они невинные? Потому что ты провел восемь месяцев, погрязнув во лжи? Пытаешься загладить вину, Уилл, как благородно. Твоя жена знает обо мне?
Уилл сжал челюсти. Это не твое дело. Не смей снова лезть в мою жизнь.
— Знает.
— Насколько много она знает? — злая усмешка оживила лицо статуи, отбросив дьявольские тени.
Вопрос прозвучал, будто Ганнибал был его грязной тайной. Изменой. Его adultère. И не просто разовой интрижкой, а долгим страстным романом, который до сих пор был сильнее законных отношений с любой стороны, как ни посмотри. Уилл открыл рот, и слова умерли на его губах, потому что… так и было, не так ли?
Жар от злости сменил румянец стыда. Уилл сумел обмануть Молли — это было проще простого, — что с прошлой жизнью покончено. Что их с Ганнибалом ничего не связывает. Он почти сам поверил в это. Однако правда заключалась в том, что, как бы он ни отрицал их похожесть, как бы ни цеплялся за остатки своей человечности и того, что защищает Эбигейл, он поступил хладнокровно и жестоко: сначала выбрал семью Молли, а затем присвоил. Из полнейшего эгоизма. В сознании Молли, в тишине и штиле он прятался от самого себя, тогда как простое эхо Ганнибала за сотни миль делало его живым, напоминало, кто он. Каждый день он думал о нем, желал его, тосковал отчаянно и до помешательства, а сила этих чувств подтачивала его, делала его еще неустойчивее, будто он космонавт, взмывающий при каждом шаге, и единственное, что его удерживало на земле, — это их связь.
Ганнибал им гордился. Уилл изобразил нормальную жизнь даже лучше своего учителя, расчетливо манипулировав людьми вокруг себя. Он виноват, его поступки ужасны, ему не место среди людей. Может, это и есть его судьба: умереть здесь, не успев причинить еще больше страданий окружающим? Может, смерть — это то, что ему нужно?
Уиллу привиделось, что их разговор ведется где-то еще. На веранде: возле его дома в Катлере, в каком-то из будущих, которые так и не случились. Запах крови за дверью. Молли и Уолтер мертвы. Кто виноват в их смерти? Уилл или Ганнибал? И есть ли разница? Ананасик и Линдси смотрели на него с пола, подергивая хвостами, взбудораженные запахом, голодные, их языки свисали из пасти. Он должен держаться. Чтобы это будущее так и осталось в пустоте.
— Мы связаны, Уилл.
— Да, — горько кивнул он, сжав пальцами переносицу. — И потому мне трудно определить, где кончается моя ненависть к тебе и начинается… У меня было время поразмышлять. Как бы я ни хотел тебе отомстить за то, что ты сделал с Эбигейл, в ее смерти есть и моя вина. Я не мог тебя отпустить, и она подспудно чувствовала это. Все вокруг уверены, что стоит мне выздороветь, как я помчусь за тобой следом, но я знаю, чем это закончится: я буду делать больно тебе, а ты — мне. Круг насилия, который не разорвать. Более того, я знаю, тебя это полностью устроит. Тебя устроит любая связь со мной, даже основанная на ненависти. И нет, я на это не согласен. Хватит. Я больше не буду думать о тебе, цепляться за тебя и не хочу больше знать, что с тобой происходит. Ты свободен, Ганнибал.
В темноте палаты лицо Ганнибала превратилось в маску, он смотрел в пол, не доверяя застывшей в глазах влаге.
— Это твое окончательное решение?
Ответа не последовало, и в палате воцарилось гнетущее горькое молчание. Ганнибал почти минуту сидел абсолютно неподвижно, а затем поднялся с излишне прямой спиной. Уилл знал, что тот не станет просить. Ганнибал никогда не опустится до мольб и уговоров. Он слишком горд, чтобы повторять свои слова после того, как его отвергли лично, и это хорошо, потому что Уилл не был до конца уверен, что его ложь сработает. Но он должен был попытаться, чтобы защитить свою семью, ради них он обязан выстоять.
Он понимал, что его отказ может обернуться его собственной смертью, но этот риск его полностью устраивал. Ганнибал же без единого слова снял халат, маску и колпак, методично складывая одежду на столик рядом. Под халатом на нем оказалась зеленая роба хирургов с довольно коротким рукавом. Решил не пачкаться?
Как оказалось, у Ганнибала был свой план, и он устроился на краю больничной кровати. Уилл подвинулся, чтобы тот не сел вплотную к его ногам.
Что? Что он задумал? Уилл искал ответ в его лице, ожившем, вполне человеческом, будто Ганнибал снял вместе с маскировкой свою броню. Печальные глаза, едва держащаяся улыбка и хрупкая нежность, которая будто осветила его лицо.
Ганнибал вряд ли смог бы определить сейчас собственные эмоции, с которыми привык справляться. Эта буря так же была нова для него, как и для Уилла. Они смотрели друг на друга, Уилл ждал, что он сделает, и мысленно уже смирялся со своей судьбой. Нож в его кармане? Наверняка скальпель. Он сделает это быстро, одним точным движением и в один разрез. На этот раз смертельный…
Ганнибал протянул к нему руку и положил чуть дрожащую ладонь поверх простыни, укрывающей его бедро. Ни больше, ни меньше. Уилл поднял на него глаза с немым вопросом, и Ганнибал лишь ласково улыбнулся.
После последней смены повязок и особо неудачного похода в туалет Уилл лежал под простыней голым. И до сих пор это было неважно. В любом другом случае ему было бы наплевать. Джордж постоянно дружески хлопал его по плечу, Кейт считала, что надо при расставании обняться напоследок, а Молли и Уолтер постоянно выражали свою привязанность, целуя в щеку, держась за руки, дергая за ухо, поглаживая по спине — он долгое время учился, как самому касаться первым, не делая из этого событие.
Но почему-то эта близость с Ганнибалом была особенной. Он не коснулся его голой кожи, Ганнибал никогда бы не пошел на это — без спроса отобрать их первое прикосновение. Этот жест — все, что он мог предложить. Уилл мог стряхнуть его руку в любой момент, но почему-то медлил.
Ладонь все еще лежала у него на бедре и постепенно нагревала кожу прямо через ткань. Их будущее начало вибрировать между ними, как высоковольтная частота. Сигнал-ответ. Ответ-сигнал. Проверяя их совместимость, просчитывая возможности.
— Уилл, — гласные во рту Ганнибала мягко растаяли.
В палате стало еще темнее, свет ночника исчез, через жалюзи на окнах стал пробиваться холодный голубой свет и полилась вода. Сначала тонкими струйками сквозь трещины в стенах, затем все больше и быстрее, уровень воды поднимался, взбудораженный, метущийся, вместе с давно знакомой мелодией заполняя комнату. Врываясь в их реальность, вытесняя ее. Сфера будущего снова начала вращаться. Их окружили странные блики, будто реальность подернулась визуальным шумом и помехами.
Блик. Простыня исчезла. Ганнибал откинул ее, чтобы насладиться видом его обнаженного тела, чтобы рассмотреть пожелтевшие от бетадина марлевые повязки, которые скрывали шрам. Шрам, который оставил ему сам Ганнибал.
Блик, и резкая короткая вспышка. Простыня на месте, но рука Ганнибала движется под нею, как подкрадывающаяся змея. Уиллу жарко, щеки горят, тело горит, он не может пошевелиться.
Блик, и тонкая нить слюны соединяет их губы. Мгновение замерло, как в музыкальной паузе, а затем вода обрушилась на них, погребая под собой, и утащила в течение, быстрое и безумное.
…Смертельно острые зубы, гладкий сильный язык, своенравный и искренний в своей жажде. Его рот полон чужим под завязку: слюнями, касанием зубов, движениями языка, как будто его едят, он ест сам, и оба не могут насытиться.
Его руки натыкаются только на гладкую кожу, волосы чуть жестче в паху, на груди, мягкие на руках и шелковые на затылке. Кожа горит под пальцами, плавится, мнется как упругий пластилин. Ресницы щекочут щеку и шею. Глаза цвета теплого янтаря меняют оттенок до черного шоколада, а затем до бездушной, голодающей, необъятной бездны. И он отражается в этой бездне как в зеркале.