Два обезумевших животных: зубы оголены в оскале, на телах следы от поцелуев, слышны только рычание, вздохи и стоны. Тело Ганнибала, его ладони, грудная клетка качается как на волнах, и Уилл опирается на его сильные плечи, проваливается в него, дышит им…
Будто вынырнув на поверхность глотнуть воздуха, какой-то частью Уилл вспомнил, что на самом деле лежит в кровати, пока Ганнибал тяжело опирается на простыню рядом, пытаясь совладать с потоком видений. Остановить, разорвать связь у них не выходило. Уилл урвал вдох реальности и погрузился еще глубже под ударом новой волны.
Он и раньше видел секс между ними, однако это нельзя было назвать иначе как хаосом. Как будто из всех его возможных жизней сделали выдержку, очищенную от любой шелухи, концентрированную кислоту, и выпустили прямо в кровь.
Если бы каждую проведенную вместе минуту за тридцать-сорок лет их будущего соединили в одну ночь, это было бы оно. Тысячи бликов сферы смешались, и он существовал в них всех одновременно. Без конца, без начала, на середине движения; поцелуи больше похожи на слитный вкус чужого рта на языке, ощущение пальцев на спине, на бедрах, саднящая боль от хватки, среди потных тел, которые являются одним, окруженный Ганнибалом со всех сторон, он захлебывался от экстаза мгновение и вечность, не зная, выплывет ли, выживет, и не было конца и края. Жар перетекал между ними, как раскаленная комета, в зависимости от положения в пространстве, будто они оба — соединенный лабиринт в вакууме, воздухе, сменявший руки и ноги, запутывавшийся все сильнее.
Крещендо скрипок в ушах. Тяжелое дыхание, они задыхаются оба, умирают и живут, биение сердца, в груди, ладони, в члене, во рту и на языке, пока они превращаются, сливаются в одно. Там, где они соединены, кожа плавится, сосуды врастают друг в друга, как у сиамских близнецов, и монстр о двух головах, наконец, ревет в кличе рождения. Их рождения.
С задушенным всхлипом Уилл очнулся от калейдоскопа видений на больничной кровати, дрожа всем телом. В своих метаниях он съехал вниз с подушки, простынь задралась, он был мокрым с ног до головы, и кожа горела, как будто через него пропустили разряд.
Ганнибал же нависал над ним, лицо в паре дюймов от его собственного. Над губой выступила испарина, он шумно дышал через приоткрытый рот, а блестящие, пьяные глаза слепо смотрели перед собой. На щеках алел лихорадочный румянец, губы покраснели, припухли от поцелуев, в широком вороте халата наливался синяк с четким пунктиром зубов. Зубов Уилла. Ганнибал опирался рукой на кровать, и мышцы дрожали от напряжения, пока на бицепсе алел красный след от пальцев. Пальцев Уилла.
Боже мой.
Он скосил глаза вниз, и рука на бедре — все, что их до сих пор связывало.
Ему не нужно быть рядом, чтобы достать меня. Правдой было и обратное. Уилл обладал над ним той же властью. Будто услышав его мысли, Ганнибал поднял на него ошарашенный взгляд. Он явно не был готов к таким последствиям, и его мысли остановились на пораженном «О».
О, это была плохая идея — прислушиваться к чужим чувствам, когда они еще теплились на кончиках пальцев, когда их аппетит был разогрет глотком аперитива, кровь стучала в висках, и они все еще были голодны. Суть Ганнибала с готовностью отозвалась и заполнила его, как статичный шум из криков, под самое горлышко.
…Они могут прожить до своей смерти, так и не коснувшись друг друга, ни разу не узнав ощущения чужих губ, не утолив нужды ничем, кроме ежедневного взгляда, спокойного знания и уверенности, что другой рядом, стоит протянуть руку. Они могли, он мог, но это не значило, что он не хотел всего этого. Заниматься любовью с Уиллом не только в видениях, а по-настоящему, ведь разве не в сексе в высшей степени проявлялась нужда одного человека в другом? Ему нравилось, когда в нем нуждались, когда его жаждали, когда он мог причинять боль и наслаждение со всей фантазией, на которую способен. Чем упоительнее боль, тем острее наслаждение, одного нет без другого, и, как праздничное блюдо, человека нужно уметь приготовить для обоих ощущений.
Ганнибал мог показать Уиллу, на что способно его тело. Как его дух связан с ним, как важно любить себя и принимать. Как он мог быть един с собой на костре из агонии. Ганнибал был терпелив, методичен, и в сексе с равным себе, наконец, показал бы, что они оба могут получать от этого наслаждение. Он научил бы Уилла, и тот повторил бы за ним, перешагнув все границы, ощущая чужую боль как свою. Уилл стал бы не менее талантлив в мучениях — Ганнибал не привык умолять, но у Уилла нашлись бы способы помочь ему измениться в равной степени. Познать всю боль, что Уилл мог ему причинить. Сама мысль об этом вызывала чистый восторг и трепет.
Холод и лед. Вместе они куют самый стойкий металл.
Это была их собственная игра на двоих, и оба остались бы в выигрыше при любом раскладе. Как в качелях, когда каждый толчок поднимал бы их все выше и выше, за границы морали, здравого смысла, любых норм и ограничений, пока не замкнется круг. Потому что это они и их любовь, а настоящая или нет, кто знает? Ганнибал не мог сказать, они оба еще никого не любили так страстно и всепоглощающе, чтобы сравнить, она сводила их с ума. Их чувства были нездоровы, небезопасны для себя и окружающих, слишком далеки от понятий добра и зла.
Уиллу не нужно было отвечать сейчас или когда-либо еще. Один лишь потенциал на паутине судьбы играл их мелодию: необузданную, дикую, радостную и печальную, похожую на вариацию. С виду неприметный, простой мотив постепенно раскрывался в невероятно сложную структуру, и уже невозможно было уследить за бегущим ритмом, потому что он разделялся на контрапункт, становился быстрее, и мелодия неслась, как ураган, уничтожающий все на своем пути. Теперь он тоже часть его океана, и их музыка — единое целое.
Ради этого он пойдет на все.
До сих пор все, чего хотел избежать Ганнибал любой ценой, — быть пойманным. Какой смысл жить, если не наслаждаться едой, музыкой, интеллектуальным общением, роскошью и удобством? Смотри на красоту мира, восторгайся ею и приумножай — это он показал Уиллу в своем доме, эта песнь победно звучала у дверей сада и топила броню Уилла своим звонким боем. Но его приоритеты очень сильно изменились, Ганнибал сам изменился, теперь он был готов остаться с Уиллом на любых условиях.
Он возжелал его душу с первого взгляда и даже не понял, насколько дело приняло серьезный оборот, пока не разрушил для него весь свой старый уклад жизни, похитив Ласс. Пока не начал рисковать, превратившись из силы порядка в силу хаоса. Пока ему не пришлось спешно улететь в Италию, где у него появилось вдоволь свободного времени, чтобы взвесить свою жизнь на свободе, но без Уилла. Итоги его не вдохновили.
Увидев его сегодня — разбитого, вялого, тоскливо знакомого и настолько абсолютно прекрасного, что перехватило дух, он понял, что не сможет остановиться. Никогда.
Tant’ eran li occhi miei fissi e attenti
a disbramarsi la decenne sete,
che li altri sensi m’eran tutti spenti.
Ed essi quinci e quindi avien parete
di non caler — così lo santo riso
a sé traéli con l’antica rete!
Мои глаза так алчно утоляли
Десятилетней жажды жгучий зной,
Что все другие чувства мертвы стали;
Взор здесь и там был огражден стеной
Невнятия, влекомый неуклонно
В былую сеть улыбкой неземной;
Здесь было его место. Здесь был его дом. Здесь было все, чего он когда-либо желал и пожелает. И потому он не собирался уходить…
Уилл переполнился чужими эмоциями, что его затошнило. Чувствуя себя больным, только очнувшимся от лихорадки, он стряхнул руку со своего колена и отполз на дрожащих руках. Ему было плохо, воздуха не хватало, будто его накрыли душным одеялом, и, когда Ганнибал встал и впустил в приоткрытое окно свежий воздух, Уилл простонал с облегчением.
Стакан с водой появился возле его лица, и Уилл неосторожно отпил, капли воды стекли по подбородку. Ганнибал передал ему салфетку, смотря на него с заботой и немым вопросом «что я могу для тебя сделать, чтобы тебе стало лучше?», отчего приступ тошноты враз усилился. Проигнорировав его протянутую руку, он устало прикрыл глаза.