— Тем больше причин пригласить мистера Грэма на ужин в метафорическом смысле. Для хорошего доктора, которым ты и являешься, потеря пациента всегда дается высокой ценой, потому я и ушел когда-то из хирургии. Уилл, по крайней мере, остался жив, а все можно исправить, кроме смерти. Смерть окончательна и бесповоротна, она — наш истинный враг, — он поднял бокал, предлагая тост. — Пусть это будут похороны. Сегодня и сейчас насладись его компанией, выскажись, сделай любые признания, а затем отпусти.
Даже для Уилла это прозвучало немного безумно. Ненастоящие похороны? Его посетило «дежа вю», ведь он уже слышал эти слова, когда-то давно, в прошлой жизни среди тумана лекарств. Могло ли такое быть?
— Сказать ему что, например? — несчастно вздохнула она, взглянув на Уилла, будто видела его на самом деле.
— Правду, которую он заслуживает. Уилл обладает удивительным даром, возможно, однажды, он услышит тебя и, наконец, даст прощение, которого ты так жаждешь.
Уилл думал, что она просто встанет и уйдет. Или скажет, что предложение Ганнибала смехотворно. Зачем говорить пустому месту за столом, когда она могла в своем времени поехать к нему и сказать все напрямую. Потому что она боялась? Что это за день? Что случилось между ними? Алана тяжело вздохнула.
— Это будет долгое признание.
— Мы разве спешим? — улыбнулся Ганнибал, пытаясь ее приободрить. — Попробуй печень, а то она остынет и потеряет половину своей прелести.
Некоторое время они молчали, и в гостиной раздавался лишь тихий скрежет ножа и вилки по фарфору. Уилл и вовсе не произнес ни слова с начала ужина. Его блюда все еще стояли в духовом шкафу и дожидались, пока он вернется на кухню, но он боялся пропустить нечто очень важное. Алана задумалась, Ганнибал же не торопил ее, дав ей немного пространства. В этом он был мастер: выбрать время для молчания и выдержать его до нужного момента. Иногда в любом музыкальном произведении нужна была тишина, чтобы следующие ноты прозвучали особенно пронзительно. Как заглавная буква предложения.
— Я никогда не смогла бы сказать ему это в лицо, — вдруг тихо произнесла Алана, водя десертной ложкой по краю апельсиновой корки. — Я понимаю, что Уилл нестабилен, подвержен чужим эмоциям, и они разрушают его изнутри. Ему нужен человек-якорь, человек-сталь, который бы не поддавался коррозии и который бы помогал ему твердо стоять на земле, пока разум Уилла штормит в океане. Но такого человека не существует, Ганнибал. Не бывает отношений, где оба независимы. Отношения — это уже зависимость, отказ от автономности, от самостоятельности. Ты больше не принадлежишь себе. Я боюсь… — она фыркнула и исправилась, — нет, я знаю точно, что, стоит мне переступить границу, назад дороги не будет. Он изменит меня без моего на то согласия, может, даже без моего ведома, и однажды я проснусь и буду уже другой Аланой. Той, которой никогда не хотела быть.
— Но? — спросил Ганнибал, никак не комментируя ее слова.
— Но какая-то часть меня хочет его, несмотря на все доводы рассудка.
— И в этой битве разум побеждает. За торжество и утрату.
Они чокнулись бокалами, и, пригубив вина, Алана хмыкнула:
— Если бы не ты, празднование могло никогда не состояться. Иногда мне кажется, что только твоя поддержка удерживает меня от самого глупого поступка в моей жизни.
Ее слова ударили неожиданно больно и обидно. Одно дело — чувствовать хаос из желаний и противоречий и понимать, что лучше не разбираться с ним, а просто не быть вместе. И совсем другое — слушать признание отстраненно, как обычный человек. Без ее эмоций Уилл слышал одни лишь отговорки и пустые оправдания. Чего она на самом деле боялась?
Себя, очевидно. Страсть, желание или влюбленность делали ее уязвимой, слабой и одновременно пробуждали в ней чувство собственности, будто она была его хозяйкой, и только она могла решать, будут ли у него отношения и с кем.
Она решила, что сдается и что терапия ему не поможет. Почему? Ответ прост. В ее жизни появился Ганнибал: успешный, обаятельный, для сравнения — с самым крепким психическим здоровьем человек, на которого Алана равнялась еще со времен учебы. На самом деле — фикция, образ, фасад, который привлек ее, и она не желала знать, что за ним скрывается. Она предпочла быть слепой, жить с идеей, а не с настоящим Ганнибалом.
Уилл же рассказал ей все. Образы из прошлого, видения, даже об Элайдже и какой срыв последовал за этим. Она знала его и отвергла. Чувство вины отражалось на ее печальном, красивом лице, и Уилл, не в силах смотреть на нее, встал из-за стола и ушел на кухню, откинув видение.
Он зашел в винный погреб и, взглянув на тайный проход в досках, болезненно усмехнулся. Даже смешно. Интересно, знает ли она теперь? Каково быть единственной, кто собственными глазами видел, кем является Ганнибал Лектер? Поэтому она посоветовала ФБР обратиться к Уиллу? Чтобы восстановить справедливость и отомстить?
Сам Ганнибал, конечно же, не лучше. Умышленно показал именно этот момент, разыграл, как по нотам, будто эмоции и мысли Аланы были лишь струнами или клавишами музыкального инструмента. Не простого, но все еще доступного мастеру своего дела. Напомнил, как сильно он и Уилл отличаются от обычных людей, насколько они одиноки. Ганнибалу осталось лишь прийти в роли утешителя, чтобы, наконец, заполучить уже готовое блюдо с доверием Уилла на тарелке с голубой каемкой.
Уилл достал «Domini Veneti» — вино Шираз, красное полусухое, всего лишь две тысячи девятого года, молодое и богатое, в купаже с добавлением черной смородины и специй Мурведра. Рискованное, своеобразное, Ганнибал взял его специально для Уилла и этого вечера — уникальному ужину нужно уникальное вино.
Он вернулся в пустую гостиную, только сейчас заметив, что некоторое время уже слышал звонкую мелодию клавира, изящную, тонкую, насыщенную. В один момент тишина, а в другой — шепот музыки уже набирает голос. Каждая нота не задерживалась, звучав коротко, но неспешно, выводя нежные, мечтательные пируэты. Иногда проскальзывала минорная печаль и плавные грустные переходы, будто плакалась чья-то душа — видимая, осязаемая и одновременно неуловимая как дым. Исполнение выходило медленным и прекрасным, очень томным. Одна и та же тема повторялась в тысячах вариаций, ноты озорно скакали вокруг и замедлялись, создавая красочно-сложную и непредсказуемую мелодия, изменяющуюся будто по капризу души и возвращающуюся в начало — круг, цикл и бесконечность.
Голоса повторяли друг за другом, отставали, выбивались вперед, изменяли мелодию на свой лад, и уследить за ними казалось практически невозможно. С низкого регистра вверх, с верхнего на середину, с середины — вниз, и попробуй поймай за хвост и разбери их чистое, заигрывающее звучание. Ганнибал любил вариации Гольберга, и они часто доносились из комнат дворца памяти, однако сейчас они будто возвещали о чем-то.
Налив вино в бокал, Уилл накрыл на стол и сел на прежнее место. Воспоминания шептали, как тихий прибой у залива, но он не обращал внимания, расстроенный и задумчивый. Первый глоток вышел на полный рот, и Уилл от неожиданности замер, ошеломленный букетом. Горячее, фруктовое вино со сложной, мускулистой структурой, а от перечного привкуса показалось, что он глотнул жидкий огонь. Мясной аромат дичи и кожи быстро улетучился, оставив после себя более мягкий оттенок ягод. Уилл прикрыл глаза от наслаждения.
Он очень долго не решался сделать второй глоток, и, когда снова открыл глаза, Ганнибал уже сидел напротив. Темно-серый костюм, пунцовый галстук, завязанный двойным виндзором в темный, почти сливающийся узор пейсли, и рубашка цвета бургунди. Приглушенный свет, только свечи на камине горели ровным огнем. Ганнибал украсил стол черными перьями и насыщенно-фиолетовыми лепестками аквилегий. В середине композиции лежал молочно-белый череп маленького ягненка с веточкой гипсофилы с крохотными, трогательно-нежными соцветиями, похожими на пушистые облачка.
Ганнибал приложил бокал к носу и вдохнул, покачивая черное, как нефть, вино — красный цвет неуловимым блеском мелькнул на дне, когда он поднял бокал и пригубил.