В остальное от исследований время холодный, расчетливый разум Беделии, похожий на механизм часов, влиял на него успокаивающе. Ей было не чуждо насилие, Беделия могла убить. Она и убила.
Но она не наслаждалась этим. Для этого ей не хватало чего-то животного, некоторой примитивности, которой было предостаточно в Ганнибале. Он считал, что виной его итальянская кровь. Вполне возможно, не встреть он Уилла, его никогда бы не поймали. Никто бы и не догадался, кроме Ласс, да и той бы оставалось жить недолго.
Та же кровь пробудила в нем любовь к Итальянскому Возрождению, темной его стороне, которое, как новолуние, сплошь состояло из убийств из-за угла, невероятной мстительности, авантюризма и разгула страстей. Вся эстетика — плотская. Обнаженное тело, обнаженная личность у да Винчи, Буонаротти и Санти. Величие человека через величие Бога. И суть человеческая — всегда аморальная, как аморально и как прекрасно животное в своем самолюбовании и звериной красоте.
Кровь, всегда кровь, целый океан крови, на которой стоял их дворец воспоминаний…
— Не хочешь отвечать?
Уилл перевел взгляд на макушку Молли и поцеловал мягкие волосы. Зачем он снова и снова возвращался, впитывая мысли Ганнибала, его размышления, его видение мира, когда его прекрасная жена была прямо у него в руках?
Ответ был прост. С Ганнибалом он был собой. Увидеться с ним было так же важно, как увидеть свое отражение в зеркале. Как вспомнить себя. И раствориться в нем снова.
Уилл не хотел думать о «настоящей любви». Он всегда верил, что не способен на нее, истинную любовь. Это было словосочетание для фильмов, книг, рекламных баннеров и ювелирных магазинов. У каждого это понятие включало в себя совершенно разные вещи. Но разве это не было лучшим наказанием из возможных для них обоих? Уиллу за его бесконечное сочувствие убийцам — стать неравнодушным к самому опасному и ужасному из них. Ганнибалу, тому, кто гордился своей свободой и одиночеством, — найти того единственного, для кого придется пожертвовать всем. Собой.
Круг кармы замкнулся. Теперь существовало всего два отрезка его жизни: до Ганнибала и после. И вторая часть все никак не кончалась.
Если бы Молли знала, о чем он думал, она бы сбежала. Молли не заслуживала такого обращения: лжи, демонов, которых он таскал за собой. К несчастью, ей не сорваться с крючка, пока он сам ее не отпустит, и расставаться с ней в его планы не входило. Он — чудовище, которое насильно удерживает эту прекрасную женщину возле себя, в паутине лжи. Чем он лучше Ганнибала? Был ли он когда-либо лучше?
Чтобы загладить свою вину, Уилл решил, что пора сделать что-то только для нее. Они молча поднялись в спальню и этой ночью были только вдвоем. С горьким привкусом извинений.
Утром Уилл приготовил стопку оладий и полил ее медовой подливкой. Кусочек масла таял прямо на верхнем оладушке. Пахло замечательно: сладкой выпечкой и пряным кофе. Если бы он был правильным мужем, он бы устраивал ей подобное гораздо чаще. Радовал ее. Занимался сексом без посторонних. Желал ее до темных кругов перед глазами, а не прятался в сознании жены, как бездомная псина. Гореть ему в аду за это. Он даже привязал ее к себе браком, чтобы уж наверняка не сбежала.
Может, Алана не зря его боялась.
Молли как раз забирала постельное белье с заднего двора, где оно сохло всю ночь — они оба любили, когда постель пахла лесом, — и Уилл увидел через окно кухни, что ее с корзиной в охапку поймала почтальон. Наверное, счета, хотя странно, что ее заставили расписаться в доставке. Может, пришли блесна, которые он заказывал?
Почтальон ушла, и Молли, хмуро рассматривая оборот посылки, зашла домой. Они ласково чмокнули друг друга в губы, и Уилл продолжил накрывать на стол. От письма в ее руках исходила странная энергия, и он несколько раз незаметно глянул в ее сторону.
— Написано Молли и Уильяму Фостерам. Это какая-то шутка, или про нас знает миллионер? Ты ничего не хочешь мне рассказать, Уилл?
— Ты о чем?
— Верджеры. Те, что держат мясокомбинаты по всем штатам, — освободив руки от корзины, она разорвала пакет и вытащила на свет черную коробочку и письмо с вензелем и восковой печатью. — Довольно старомодно. Тут твое имя.
Уилл оставил тарелки на столе и, вытерев полотенцем руки, взял письмо. Еще не прочитав, он уже знал, что оно от Аланы. Он молча рассматривал печать с буквой V, когда заметил, что Молли открыла черную коробку.
Вскрикнув, она тут же выбросила ее, и коробка вместе с содержимым упала на пол, человеческое ухо оказалось рядом с его ногой. Время замедлилось, он наклонился и поднял кусочек плоти, думая сначала, что это муляж.
Я не собиралась вмешиваться в твою жизнь, но, думаю, ты хотел бы знать. Это все, что от нее осталось.
Когда он съел ухо прямо у нее на глазах, Молли отшатнулась в чистом, непритворном ужасе.
Видеозапись с Беделией, выходящей из магазина «Вера Даль», попала к ней после Джека. Конечно. Она даже не удивлена. Даже после того, как его отстранили, он все еще нарушал правила, пользуясь связями, и пытался вмешиваться в ее расследование.
После смерти Катц ему могли помочь добраться до улик только Брайан или Джимми, которые работали на нее, но все еще считали Джека другом.
Она подъехала в аэропорт, показала пропуск и сразу завернула к частной полосе, откуда взлетал частный самолет, принадлежащий ФБР. В салоне через ряд уже сидел Джек. И, опять же, вполне ожидаемо. Интерпол не дал разрешения на всю команду, но на Кроуфорда местечко нашлось. В любом случае, скандал устраивать бессмысленно: европейские власти не знали, зачем к ним летят американские коллеги, и так и должно было оставаться. Эбигейл вежливо кивнула и устроилась на мягком сидении, делая вид, что его присутствие ее не заботит.
Они не разговаривали, сохраняя видимость профессиональных отношений, но Эбигейл чувствовала его неприязнь. Без доказательств, без улик, без единой зацепки он знал, кто виновен в смерти Катц. Эбигейл улыбнулась окну. Как же это было приятно.
В аэропорту их встретили Ринальдо Пацци и невероятное ярко-алое закатное солнце, словно облившее полицейского кровью с ног до головы. Он кивнул им, обменялся крепкими рукопожатиями и позвал с собой до машины, ожидающей у входа. Он говорил по-английски довольно сносно.
— Вы из Флорентийского участка, — заметил Джек, увидев его удостоверение, прикрепленное к лобовому стеклу.
— Женщина, которую вы ищете, выехала на электричке до Флоренции и там вышла и скрылась где-то на севере. На машине из Рима будет быстрее, чуть больше часа. Мне подумалось, вы не захотите тратить время, раз уж дело касается сами знаете кого.
— О чем вы?
— О Ганнибале Лектере, конечно.
Пацци был самоуверен, крепко сжимал руль, ведя машину по полосам шоссе довольно нагло для таких узких дорог, и его взгляд в стекло заднего вида явно не упустил ни одной детали. Он не пытался унизить Эбигейл или показать, что главный разговор тут между ним и Кроуфордом. Он будто исподволь ждал, пока Эбигейл откроет рот, чтобы словить каждое ее слово. Пацци был настороже, как притихшая охотничья такса, и ей это не нравилось.
— С чего вы взяли, что это связано с Ганнибалом Лектером?
— Я бы хотел говорить начистоту, но я должен быть уверен, что и вы не пытаетесь водить меня за нос. Это сэкономит нам всем время и не даст этому bastardo снова скрыться от меня.
— Снова? — впервые подала голос Эбигейл, наклонившись к передним сиденьям. — Вы уже сталкивались?
Неужели кто-то еще выжил после встречи с Лектером? О, должно быть, перед ней действительно интересный человек. Или хороший врун. Он явно был в курсе, кто такая Эбигейл и что связывало ее с доктором. Других объяснений у нее не нашлось. Пацци быстро стрельнул своими черными, как масляные оливки, глазами в ее сторону.
— В участке не знают, кого вы ищете, иначе бы репортеры уже караулили под нашими дверями. Никому не стоит верить на родине самого слова «папарацци», наши журналисты могут без мыла в задницу залезть.