Уилл, ты ведь слышишь меня? — подумала Эбигейл, от усталости веки закрывались сами собой. Рука стала такой тяжелой, что уже не в силах была закрывать рану, и упала на пол рядом. Ног она не чувствовала, все ниже груди онемело.
Слышишь, я знаю. Я хочу сказать тебе, что люблю тебя. Пожалуйста, помни меня, ладно? Я не сделала ничего в этой хреновой жизни, чтобы меня помнили. Не придумала стих, не сочинила книгу, не написала картину. Даже серийный убийца из меня никудышный. Дочь из меня вышла так себе: папе перерезала горло, маме не писала и не звонила уже больше трех месяцев. Из меня хреновый друг. Еще хуже — возлюбленная. Ты запомнишь меня, Уилл? Расскажи обо мне кому-нибудь, пожалуйста. Пусть история получится не ахти, но будет здорово, если я не исчезну из этого мира, будто меня и не было.
Ах да, передай Алане, что она сука. Маме ничего не передавай. И книжки я забыла сдать в библиотеку, но, думаю, тот факт, что меня зарезал Чесапикский Потрошитель, извинит меня. Правда же? Я все равно ведь не собиралась умирать тихо и мирно в постели. В конце концов, он меня не пытал и не ел заживо. Есть, чему радоваться.
Я знаю: ты меня слышишь, Уилл. Ты прослушаешь это позже, как автоответчик. Только для тебя мое будущее — это сейчас. А я осталась в прошлом. Не забывай меня, ладно? Все остальное ерунда, глупости, из которых, думаешь, состоит вся жизнь. Но главное — я тебя очень-очень люблю. Я не жалею ни дня, что мы встретились, узнали друг друга и чуть не трахнулись на хирургическом столе.
Почему так долго, Уилл? Я думала, каждая секунда пролетит со скоростью света, а она длится и длится. Тьма все гуще, сплошной холод вокруг, но я все еще здесь. Я так устала за эти минуты, ты не представляешь. Бороться тяжело. Ты тоже борись. Оставь меня. Не умирай следом, пожалуйста, мне будет очень обидно.
Живи.
И возьми меня с собой.
…Уилл, у тебя внутреннее кровотечение, разрыв тонкого и толстого кишечника, а еще поджелудочной. В отличие от меня ты еще легко отделался. Лихорадка спала, если тебе интересно. Врачу надо тебя зашить, так что терпи, милый. Не то чтобы у тебя большой выбор…
… и вот, Я сотворил кузнеца, который раздувает угли в огне и производит орудие для своего дела, — и Я творю губителя для истребления…
…Ненавижу запах бетадина. Под бинтами все чешется, пальцами не добраться, зуд сводит с ума. Тебе хорошо, ты без сознания, одна я тут мучаюсь. А знаешь, кто тебя навестил? В жизни не догадаешься. Джеки-бой. Теперь-то я могу его так называть, и мне ничего не будет, здесь хоть каждому прозвище придумывай. Я бы с удовольствием сказала, где это чертово здесь, но сама понятия не имею. У Джека симпатичный шрам от Лектера на всю шею, он даже его не скрывает воротом. Не знаю, собирается ли он тебя арестовать…
…Твой компас больше не указывает на север. Он указывает на меня. Найди меня, Уилл…
…Сегодня приходила твоя жена. Нет, правда, мог хотя бы позвонить. Привет, Эби, я тут женюсь в штате Мэн на тридцатилетней бабе с перчатками в виде собачьих мордочек. Серьезно? Шапка с кисточками и бубоном? И нет, я не ревную. С чего бы? Она знает, кто ты? На что ты способен? Как здорово ты смотрелся в крови? Твои пальцы сжимались на ее плечах и бедрах так же отчаянно, как на моих?..
…Мир твой — вода. Я бы хотел, чтобы ты нашел край своего океана и увидел, что края нет. Это мое самое тайное, самое заветное желание. За краем все только начинается, я жду тебя там, во тьме, с распростертыми объятиями…
…Она боится тебя. Поверь мне на слово. Когда она приходит, парнишка остается за дверью. Он лишь мельком успевает увидеть тебя в щель, прежде чем его мамаша остается с тобой наедине. Ну, как наедине. Не забываем: я все еще здесь и слежу за ней в оба глаза, пока ты спишь. Молли, ага. Я помню, Уилл. Просто прикалываюсь. Или ревную. Она не знает о тебе. Ни-чер-та. Говорит с тобой, думая, что слышишь ты, а слышу я. Если хочешь, потом расскажу, но это смертельно скучные разговоры. Я бы померла еще раз со скуки, если бы можно было. Единственное, что она делает правильно, — это боится. Ты съел мое ухо прямо у нее на глазах. Вот это я понимаю, шоу. Со вкусом…
…Садовую овсянку запретили использовать для блюд уже давно. Но даже сейчас их тайно разводят в клетках, а перед употреблением запирают в закрытый чан с пшеном. Темнота заставляет овсянок есть безостановочно. Затем их помещают в бутыль, заливают арманьяком — медленно, чтобы птица не успела испугаться, и зажаривают целиком. Ты утонул в своих красных водах, Уилл…
…Не хочу тебя пугать, но давай ты уже проснешься, а? Мне не нравится, что здесь происходит. Я видела в окно, как Джек говорил с твоей женой. Она знает про психушку. Эм, про ВСЕ психушки, в которых ты побывал. И, судя по выражению лица Джека, что-то надвигается. В плане, это очевидно, не зря же он бродит вокруг твоей палаты, как шакал у водопоя. Он ждет…
…И в Аркадии был. Был, но теперь уже нет…
Он очнулся в тишине. Не обычной, которая нарушалась писком кардиомонитора, приглушенным гулом голосов в коридоре и шипением кислородного аппарата. Это была тишина, будто он совершенно оглох.
Ресницы слиплись, и, когда он попытался открыть глаза, их тут же резануло болью. Слава богу, кто-то был рядом и помог ему, вытер влажным диском засохшую корочку. Губ коснулась пластмассовая трубка, и Уилл с жадностью втянул вместе с воздухом прохладную, живительную воду. Кто-то в латексной перчатке вытащил из его носа дыхательную насадку, и Уилл с облегчением выдохнул.
— Он опасен?
— По рекомендации доктора Блум ему введена максимальная доза галоперидола. Если верить ее записям, это должно лишить его всех способностей на следующие шесть часов.
— Хорошо. Он может говорить?
— По всем данным пациент в сознании.
— Я бы хотел остаться с ним наедине.
— Как скажете. Зовите, если что, я буду в коридоре.
Раздался щелчок двери. Уилл открыл глаза, и мутная реальность, расплывающаяся по контурам в мягком, дневном свете, вернулась к нему, как поверхность после долгого погружения.
— Здравствуй, Уилл. Ты слышишь меня?
— Да.
Его собственный голос хрипел заезженной пластинкой для граммофона. Помехи в чистом звуке от воды. Странно, разве он не должен быть пустым, как лист? Не бояться. Не переживать. Человек перед ним…
Не доверяй ему, Уилл. Нет-нет-нет. Он тебя использует. Мы должны выбраться отсюда. Еще рано, но мы не должны показать ему, что все понимаем, все-е. Засранец, не вышло в Италии, он расставляет сети здесь. Ты понимаешь, Уилл? Нет? Не важно. Слушай меня. НИЧЕГО ЕМУ НЕ ГОВОРИ.
Далекий голос Эбигейл заставил его проснуться окончательно, и его зрение обрело фокус и четкость. Он не чувствовал ее присутствие и не видел ее. Только эхо. Должно быть, это из-за лекарств. Джек не спеша приблизился к его кровати: темно-синий костюм, ворот расстегнут на пуговицу, на шее видна повязка.
— Ты находишься в военном госпитале Тогас в штате Мэн. Сегодня двадцать шестое апреля. После операции ты провел без сознания два дня. Это ясно?
Политика честности? Три ха-ха, Джек, этим можно обмануть только старушку, верящую в заговор пришельцев.
— Ясно.
На тумбе стояла ваза с цветами, их принесла Молли с открыткой от Уолтера. Он не мог прочитать, что там написано детской рукой. Телевизор сняли с угловой штанги. Скорее всего, чтобы он не имел доступа к новостям. Значит, о нем знают журналисты.
Эта клиника — лучший вариант с отделением срочной хирургии, в котором тебя могли держать под строгим присмотром. При желании Джек мог скрыть твое присутствие ото всех, у тебя же другая фамилия. Но он не сделал этого. Значит, ему нужно внимание. Чье?
Ты знаешь ответ, Уилл. Не делай вид, что удивлен. Все по-прежнему крутится вокруг него. Никого не колышет наша судьба. Ну, может, твою жену, но мы еще посмотрим, какую лапшу ей успели навесить на уши.