Ее пригласили. Она улыбнулась Кальману. Он склонился и поцеловал ей руку. Грета поцеловала его в темя. Затем добросовестно, как и все, что она делала, принялась отплясывать с очередным профессиональным красавцем.
Кальман заметил, что Грета Гарбо исчезла сразу после обеда, попробовав, не ломаясь, всех кушаний, исчезла, точно уловив момент, когда выпитое ударяет в голову и званый обед переходит в голливудского пошиба бесчинство. Это случалось неизбежно, но Кальман так и не мог привыкнуть к заокеанскому стилю.
Присутствие Греты Гарбо сдерживало гостей, но сейчас все энергично наверстывали упущенное. Толстый актер, преемник знаменитого Фатти, плохо кончившего партнера Чаплина, делал стриптиз, обнажая чудовищную гору мяса; окружающие покатывались от хохота.
Но еще больший успех имела актриса Джинджер Роджерс; она исполняла на столе один из самых известных номеров примы, с меньшим искусством, зато без всяких одежд.
Кальман с сигарой во рту помыкался среди гостей, затем поднялся на второй этаж, думая уединиться в одной из спален. Но всякий раз, открыв неплотно прикрытую дверь, он бормотал: «Пардон!» - и поспешно отступал.
После очередного извинения дверь распахнулась, оттуда высунулась обнаженная женская рука, схватила Кальмана за отворот фрака и попыталась втянуть в комнату.
Кальман с трудом вырвался.
- На кладбище торопишься, папашка? - послышался нетрезвый женский голос. - Пришли мне Джорджа.
- Какого Джорджа?
- Вашингтона, мурло! - и девица захлопнула дверь.
Кальман засеменил по коридору, зажимая рукой сердце…
ПОД ОСЕННЕЙ ЗВЕЗДОЙ
Пронеслись годы. Правда, для много и тяжело болевшего Кальмана время порой ковыляло черепашьим шагом. Старый, желтый, как китаец, он полусидел на кровати, укутав ноги в плед из верблюжьей шерсти. Ему перевалило за семьдесят, жизнь прожита, и сейчас он дотлевает под бдительно-любовным присмотром неотлучно находящейся при нем сиделки, старой девы Ирмгард Шпис. Черты Кальмана мало изменились, но лицо как-то обвисло, волосы над ушами и по-прежнему густые усы сохранили свой темный цвет, но весь он сморщился, сжался, запал в самого себя, а левая рука утратила подвижность от мозгового удара. В комнате полумрак, свет затененной настольной лампы позволяет различать предметы старинной обстановки: кресла жакоб, позолоченные багетные рамы картин, отмеченный бликом угол кабинетного рояля. Кальман завершал земной путь отнюдь не в богадельне, а в прекрасной квартире на тихой улице одного из аристократических кварталов Парижа.
- Нет, дорогая Ирмгард, - твердо произнес Кальман. - Я не обмолвлюсь словом до гуляша. Я чувствую, что он давно готов.
Ирмгард охнула и кинулась в прилегающую к кабинету крошечную кухню, где она собственноручно готовила нехитрую еду для больного.
Кальман устроился поудобнее и с хитро-алчным видом гурмана стал ждать обеда.
Расторопная сиделка вкатила столик на колесиках, в серебряной супнице аппетитно дымился гуляш. Было тут и немало приправ, а кроме того, тарелка с овсянкой-размазней.
- Садитесь поближе ко мне, - попросил Кальман, получив тарелку с кашей и ложку.
Сиделка пристроилась у изголовья; острый венгерский гуляш предназначался ей, но своим густым ароматом он сдабривал Кальману осточертевшую кашу. У больного и сиделки были хорошо отработанные приемы: гуляш исходил паром прямо в нос Кальману, кроме того, Ирмгард проносила ложку мимо его рта, и перично-пряный дух скрашивал безвкусную овсянку.
- Неплохо! - похвалил Кальман. - Надо сдобрить эту остроту глотком вина.
Сиделка безропотно извлекла из-под кровати бутылку эгерского красного и бокальчик. Наполнив его, она поднесла вино к носу Кальмана, после чего сделала добрый глоток. При этом они оба пожелали друг другу доброго здоровья.
Каша и гуляш были доедены, и сиделка попыталась оттянуть ремешок на юбке, но это ей не удалось.
- Вы такой обжора, господин Кальман, что скоро на мне ничего не будет сходиться.
- На мой вкус легкая округлость стана лишь красит женщину. Вы очень посвежели, милая Ирмгард.
Сиделка покраснела.
- Вы находите?..
Кальман взял ее руку и поднес к губам.
- Ой, мои руки пахнут гуляшом! - вскричала сиделка.
- Это и прекрасно, - заметил Кальман. - А теперь, по обыкновению, немного подымим.
Сиделка чуть поколебалась, потом вынула из кармашка халата сигару, зажигалку, подсела к Кальману, который собственноручно отрезал кончик сигары, закурила и выпустила изо рта голубой дым. Ноздри Кальмана жадно раздулись, он ловит сладкий аромат «кэпстайна» - курить ему строжайше запрещено.
- Ах, господин Кальман, вы сделаете из меня заядлую курильщицу, - не без кокетства сказала Ирмгард.
- Надо же иметь хоть какой-то порок. Не то вас живьем возьмут на небо. А мне не хотелось бы лишиться моей верной Ирмгард.
- Вы всегда смеетесь надо мной! - Ирмгард притворялась обиженной, но в глубине души была донельзя польщена. - С моей стороны не будет бестактным вернуться к прерванному разговору?
- Ничуть. Но при одном условии: за картами.
Ирмгард достала порядком заигранную колоду и сдала: половину карт Кальману, половину - себе, «пьяница» - единственная карточная игра, которая его не утомляла.