К этому времени родители и учитель пришли к единому мнению, что Фредерику пора уже обогатиться опытом в музыкальных столицах Европы, для того чтобы в дальнейшем использовать этот опыт в собственном творчестве. Отец направил польскому правительству прошение о предоставлении для сына стипендии в 5000 гульденов для учебы за границей в течение трех лет. Ответ был неутешителен: «Непозволительно тратить деньги на художников такого рода». Шопену пришлось отправиться в Вену, «трамплин для прыжка в мир», на собственные средства. Действительно, пребывание в столице Австрии, куда он прибыл 31 июля 1829 года, открыло его миру как пианиста-виртуоза и композитора. Незадолго до отъезда у него возникли некоторые осложнения со здоровьем, о чем он писал в одном из писем: «Кажется, поездка за границу в этом году мне не светит, а светит мне лихорадка, вот так все и пройдет». Однако, вопреки опасениям, он прибыл в Вену «счастливым, радостным и здоровым» и единственным обстоятельством, омрачившим недели, проведенные здесь вплоть до отъезда 19 августа 1829 года, был сильно заложенный нос. Эльснер снабдил его многочисленными рекомендательными письмами, которые возымели действие и облегчили Шопену доступ к ведущим венским музыкантам. Известный издатель Хаслингер вскоре нарек его титулом «Новая северная звезда», и многие заверили Шопена, что его концертное выступление «произведет фурор». Бывший его учитель Вацлав Вюрфель сумел устроить для его выступления с оперным оркестром 11 августа собрание «музыкальной академии» («nota bene без всякого гонорара», — как написал он в письме родителям). Ровно через неделю он выступил в другой «музыкальной академии» с еще более громким успехом. Об этом выступлении он писал так: «Уже в первый раз меня приняли хорошо, но вчера еще лучше. Трижды мое появление на сцене было встречено аплодисментами». Лейпцигская «Альгемайне музикалише Цайтунг» за 18 ноября 1829 года писала о нем, как «об одном из ярчайших метеоров на музыкальном горизонте».
На чужбине — Штутгартский дневник
По возвращении в Варшаву Шопену стало ясно, что продолжение столь успешно начатой музыкальной карьеры возможно лишь в одной из музыкальных столиц — Вене, Париже или Лондоне. Кроме того, Шопен отдавал себе отчет в том, что ему следует совершенствовать композиторское мастерство в области крупных форм, и за короткое время завершил два концерта: «Большой полонез с оркестром» и «Фантазию на польские темы». Чтобы выяснить, какое впечатление эти сочинения произведут на публику, 17 марта 1830 года он организовал публичный концерт, на котором в сопровождении оркестра под управлением Курпинского наряду с аллегро из концерта фа-минор впервые исполнил «Фантазию на польские темы». Варшавская публика была в восторге, а критики дали этому выступлению столь блестящую оценку, что спустя пять дней состоялся повторный концерт, также завершившийся триумфальным успехом.
В мае 1830 года в связи с открытием сейма в Варшаву прибыл российский император Николай I, и на торжествах по этому поводу Шопен познакомился с известной певицей Генриеттой Зонтаг и увлекся не только ее исполнительским мастерством. «В пеньюаре она в тысячу раз Ире лестнее, чем в вечернем платье», — написал он в письме Титусу. Возможно, эта связь помогла ему и дальше оставаться лишь тайным воздыхателем и музыкальным помощником Констанции Гладковской во время ее дебюта в Варшавской опере.
После окончания концертного сезона Шопен сравнительно быстро заканчивает работу над концертом до-минор и отправляется отдыхать в Потужин к Титусу Войцеховскому. К этому времени он уже принял решение совершить более продолжительную зарубежную поездку, а Титус решил сопровождать его хотя бы до Вены. Какое-то время казалось, что простудное заболевание, осложнявшееся высокой температурой, помешает этим планам, но вскоре выяснилось, что эти опасения были напрасными. Последние месяцы перед окончательным прощанием с любимой родиной, семьей и друзьями оказались для молодого художника тяжелым душевным испытанием — уезжая в добровольное изгнание, он испытывал страх перед одиночеством. В беседах с Титусом он жаловался на «невыносимую меланхолию», которая «иссушает его и делает холодным, как камень», и снова и снова откладывал дату отъезда. «Я все еще сижу здесь, у меня нет сил назначить день, мне кажется, что я уезжаю, чтобы умереть Как страшно умереть на чужбине, а не там где родился, как страшно, умирая, видеть у своей постели не родных людей, а равнодушного доктора или наемного слугу». Эти слова однозначно свидетельствовали о депрессивном настроении, но многие исследователи значительно позже истолковали их как предчувствие Шопеном собственной судьбы.