Болезнь, ставшая причиной смерти Малера, началась в феврале 1911 года повышением температуры, которое врач отнес на счет тонзиллита. Когда же лихорадочное состояние, сопровождавшееся ночным потоотделением, приобрело форму нерегулярно повторяющихся приступов и общее состояние пациента угрожающе ухудшилось, нью-йоркский врач, доктор Френкель, предположил инфекционный эндокардит и, зная о наличии у Малера порока сердечных клапанов, препоручил своего пациента заботам доктора Эмануэля Либмана, ученика известного профессора сэра Уильяма Ослера из больницы Джона Гопкинса. В то время доктор Либман считался наилучшим специалистом в данной области. С самого начала Либман клинически подтвердил диагноз ревматического порока сердечного клапана, а с учетом таких симптомов, как увеличенная на ощупь селезенка, характерные мелкие красные повреждения конъюнктивы глаз и кожи, подтвердил также и диагноз своего коллеги доктора Френкеля. Оставалось лишь произвести бактериологическое исследование крови. Для этого хирург, доктор Джордж Бэр, не без некоторых трудностей взял у пациента необходимое количество крови. В 1911 году доктор Бэр работал ассистентом в лаборатории Либмана в Институте патологии и бактериологии больницы Маунт Синай в Нью-Йорке. Он написал подробный отчет об этом случае из своей практики, который мы приводим ниже.
«В феврале 1911 года доктор Эмануэль Либман был приглашен личным врачом Малера, доктором Френкелем, для обследования его знаменитого пациента. Судя по всему, доктор Френкель полагал, что устойчивое лихорадочное состояние, в котором пребывал Малер, и упадок физических сил вызваны подострым бактериальным эндокардитом, в связи с чем он и пригласил Либмана для консультации. В то время Либман считался бесспорным авторитетом по этому заболеванию. На момент консультации Малер занимал апартаменты в отеле «Плаза» на углу Пятой авеню и 59-й улицы с видом на Сентрал Парк. Либман клинически подтвердил диагноз, признав сильный систоло-пресистолический шум над областью сердца характерным для хронического ревматического заболевания митрального клапана, и обнаружил анамнез, характеризующийся устойчивой субфебрильной температурой, а также выявил увеличение селезенки, типичные петехии конъюнктивы и кожи и слабо выраженные барабанные пальцы. С целью бактериологического подтверждения диагноза доктор Либман по телефону вызвал меня в отель, попросив захватить приборы и материалы, необходимые для бактериологического исследования крови… Прибыв в отель, я с помощью шприца и иглы произвел забор из руки пациента двадцати кубических сантиметров крови, часть которой ввел в сосуды с различными бульонами, а оставшуюся часть смешал с жидким агар-агаром и полученную смесь затем разлил в стерильные чашки Петри. По истечении инкубационного периода продолжительностью 4–5 дней в чашках Петри были обнаружены многочисленные колонии бактерий, а во всех сосудах с бульонами — чистая культура микроорганизма, который в дальнейшем был классифицирован как Streptococcus viridans. Поскольку эти события происходили задолго до начала эры антибиотиков, подобное бактериологическое заключение было равнозначно смертному приговору Малеру. Он потребовал сообщить ему всю правду и выразил настоятельное желание умереть в Вене. В соответствии с этим Малер и его жена вскоре выехали в Париж, где диагноз и прогноз подтвердились повторно, после чего они продолжили свой путь в Вену».
В Париже известный бактериолог, сотрудник Пастеровского института Андре Шантемесс по результатам повторного исследования крови подтвердил по всем пунктам диагноз, поставленный доктором Либманом. Однако он известил Альму Малер о результатах исследования столь бестактно и бессердечно, что этот случай можно считать примером того, как не должен поступать медик — этот французский бактериолог, возможно, был неплохим научным работником, но его никак невозможно считать врачом: «Ну вот, госпожа Малер, Вы сами можете убедиться — даже я никогда не видел, чтобы стрептококки так сказочно расплодились! Посмотрите на эти нити, это же морские канаты!». От этой демонстрации достижений науки Альма потеряла дар речи.