Одновременно, начиная с 1832 года, стали систематически публиковаться его произведения, которые он начал сочинять в Варшаве и теперь делал окончательную редакцию. Этим объясняется, в частности, то, что более поздние произведения получили более ранние номера в перечне его произведений, нежели завершенные в Варшаве. За ним начали охотиться издатели, предлагая ему за вальсы такие гонорары, которые всего лишь несколько лет назад платили Бетховену за монументальную Девятую симфонию. Пресса отзывалась о концертах Шопена рецензиями, исполненными энтузиазма, примером чему может служить следующая цитата из «Газетт Мюзикаль»: «Легче описать тот прием, который был ему оказан, тот восторг, который он вызвал, чем описать и проанализировать тайны его игры, равной которой нет в наших земных пределах».
Вообще же Шопен неохотно выступал публично, что, по всей вероятности, было связано со слабым туше.
В этом упрекали его еще в Вене, но дело было в том, что критики и публика не поняли специфической манеры его интерпретации, которой больше всего восхищались знатоки, такие как Берлиоз: «В мазурках есть невероятные тонкости, и Шопен знает, как сделать их вдвойне интересными для нас. Он передает их с величайшей нежностью, на пределе пиано, когда молоточки едва касаются струн. Так и хочется подойти к инструменту, чтобы ничего не упустить, как если бы это был концерт с участием фей и эльфов». Но и среди музыкантов находились те, кто открыто не признавал интерпретацию Шопена. Джон Фильд говорил о «таланте для больничной палаты», а Мендельсон и Мошелес считали, что мазурки Шопена «аффектированы почти невыносимо» и говорили об их «сентиментальности, недостойной культурного человека и музыканта». Берлинский редактор и издатель журналов Людвиг Рельштаб говорил даже о «вандализме по отношению к мелодиям Моцарта» и о «музыке грубого славянского племени». Лишь после многочисленных положительных отзывов критики, и прежде всего Роберта Шумана, Рельштаб признал, что стиль концертов Шопена удивительно благороден. Полностью признавая искусство Шопена как пианиста, практически все критики были едины в том, что основной его дар лежит в области композиции.
Его туше было недостаточно сильным для выступлений в больших залах и отчасти поэтому он предпочитал интимную атмосферу салонов. Это повлекло за собой еще одно недоразумение: за Шопеном закрепилась слава «салонного и дамского музыканта». Он же просто чувствовал себя комфортнее и увереннее в кругу почитателей и верных поклонников. Основной же причиной, заставлявшей его избегать публичных концертов, были волнение и боязнь сцены, о чем он еще в 1830 году писал Титусу: «Ты не представляешь себе, какие муки испытываю я в эти три дня, оставшиеся до публичного концерта». Из-за этих трудностей при выступлениях перед широкой публикой он за 18 лет, прожитых в Париже, дал всего 19 публичных концертов — мизер по сравнению с Тальбергом или Листом. Шопен мог себе позволить такое лишь потому, что доходы от публикации произведений и от дорогих уроков избавляли его от необходимости зарабатывать на жизнь виртуозным исполнительским мастерством.