Теперь ситуация изменилась по сравнению с прошлой зимой, и после этого «гриппа» он выздоравливал долго и тяжело. Поэтому вполне понятен совет врачей поехать на курорт в Бад-Эмс — этим они хотели избавить Шопена от жаркого и сухого парижского лета. Однако он не отказался от привычек, явно не способствовавших укреплению его здоровья, и вместо поездки на курорт принял в июле приглашение Камиля Плейеля поехать с ним в Лондон. Поездка оказалась, судя по всему, совершенно бесполезной, так как, по его собственным словам, он «бесцельно провел там 11 дней». Тем не менее, он был введен в дом владельца фортепианной фабрики Джеймса Бродвуда, где выступил в узком кругу, после чего газета «Мьюзикл Уорлд» за 23 февраля 1838 года весьма хвалебно отозвалась о совершенстве его импровизации и необычайном исполнительском мастерстве, назвав Шопена «самым потрясающим из всех салонных пианистов». К этим дням относятся некоторые весьма важные документы истории болезни, которые показывают, что его заболевание начало принимать более серьезные формы. Так, известный пианист-виртуоз и композитор Игнац Мошелес в июле 1837 года записал в дневнике: «Шопен был единственным из иностранных музыкантов, кто никому не нанес визита и не желал, чтобы кто-либо посетил его, потому что любой разговор усугублял его грудное заболевание». Аналогично высказался и Феликс Мендельсон в письме, отправленном из Лондона 24 августа: «14 дней назад здесь неожиданно появился Шопен. Он, похоже, все еще очень болен и страдает». А 1 сентября Мендельсон написал: «Он все еще очень болен и несчастен».
Парижский период вплоть до 1837 года оказался для Шопена весьма плодотворным. Несмотря на влияние «stil brillant», он уже в первые парижские годы достиг полного расцвета как композитор. Шопен однозначно начинает отходить от традиционных классических форм и все больше обращается к традиционной для своего стиля форме ноктюрна. При этом то здесь, то там проявляется влияние польской народной музыки, как например, в ноктюрне соль-минор ор. 15 № 3. Но в наибольшей мере печатью его индивидуальности отмечены мазурки, в которых польские народные мелодии трансформируются в стилизованный танец, причем их ограниченная мелодическая основа легко интерпретируется как отражение пережитых чувств грусти или одиночества. Если мазурки являются лирическим жанром, то форма полонеза, достигшая у Шопена подлинной художественной зрелости, носит героический характер и является «символом национального духа и патриотической борьбы за свободу», выражая не только национальные традиции, но и передавая трагические события истории родины. Шопен обращался также и к другим жанрам фортепианной музыки, типичным для эпохи романтизма — экспромту и балладе, которая, будучи произведением фантастическим, не подчинялась никаким ограничениям. И, наконец, наиболее ясно изменение стиля Шопена в первые парижские годы выразилось в форме скерцо. Действительно, именно скерцо си-минор ор. 20 принадлежит к первым произведениям, символизировавшим перелом в композиторском творчестве Шопена. Наиболее типичным для разрыва с классическими основами и нового метода построения сонатного цикла является, без сомнения, опубликованное в 1837 году скерцо си-минор ор. 31. На оригинальность, проявленную Шопеном в композиции и в исполнении, первым обратил внимание его немецкий друг Фердинанд Хиллер, вместе с которым он в мае 1834 года ездил на музыкальный фестиваль в Ахен, столь же рано на нее обратили внимание Феликс Мендельсон-Бартольди и Роберт Шуман. Шуман, одной фразой своего «Карнавала» создавший вечный памятник Шопену, лично встречался с ним в 1835 и 1836 годах. Он восхищался не только лирикой в произведениях Шопена, но и могучей драматической силой некоторых его композиций. Часто цитируют фразу о «пушках, спрятанных под цветами», которой Шуман хотел сказать, «сколь опасный враг могучего царя и самодержца скрывался за кажущейся простотой мелодий шопеновских мазурок».
Однако он далеко еще не достиг вершины своего композиторского творчества, ибо ему только предстояло создать две трети полного собрания сочинений, приходящихся на период с 1838 по 1847 год. Эти девять лет творчества, на протяжении которых увидели свет его лучшие произведения, полностью прошли под влиянием известной французской писательницы, роль которой в жизни Шопена подобна некоему символу. Настоящее имя этой женщины — Аврора Дюдеван — известно лишь немногим, однако ее псевдоним — Жорж Санд — и сегодня известен всем. Не так много было в мире писателей, о которых сказано было бы так много отрицательного, как об этой женщине. Ее называли лживой, безнравственной, аморальной, да к тому же еще и болтливой, а некоторые врачи в ученых выражениях распространялись о сексуальной анафродизии, нимфомании и многом другом. За прошедшее с тех пор время найдены новые, пока еще не опубликованные документы и тексты, которые открывают нам более правдивый образ этой «великой женщины», как ее назвал французский эссеист и философ Алэн. Современные историки литературы также внесли свой вклад в создание более объективного образа этой писательницы и поставили под сомнение многие сенсационные разоблачения, связанные с жизнью «роковой женщины».