Чикумби ждет жениха
Чикумби начала плясать. От ее танца стало как-то не по себе. Представляете — жара, пыль, под навесом томятся куры… На девушку из темной хижины сумрачно, даже враждебно смотрит старуха. Это мать, она сердится на дочь — полтора года нет жениха. Отец просит немного — всего пять тысяч франков (две пары сандалий) да бутылку виски. Он очень рассчитывает на эти пять тысяч, чтобы поправить семейный бюджет. Но никто не сватается. Грустно было смотреть на танец девушки, на танец среди черных хижин, танец, сопровождавшийся глухим стуком, — по соседству в ступе мельчили маниок. Стук этот преследовал меня повсюду. Маниок. — главный, а кое-где и единственный продукт питания.
Когда мы уезжали, девушка заплакала. Тогда-то Марсель и задал этот мучительный вопрос о справедливости. Видно, парень давно уже думает об этом.
Сверкало на ладони золото. Марсель говорил о своей службе во Вьетнаме. И тут подошел юноша лет девятнадцати.
— Знакомьтесь, — сказал Марсель, ссыпая крупинки в мешок, — это Жильбер. Сын Моиза Чомбе.
Вот так встреча! В памяти почему-то возник магазин сувениров на центральной улице Киншасы. В нем, чеканка по катангской меди. Сюжеты разные, разная работа. Одна пластина поразила меня больше всего: на ней были изображены маски — мужская и женская. Традиционные маски для ритуальных обрядов. Обычные Необычно было только то, что внизу мелкими буквами выбито: «Сердце — родным, душу — богу, жизнь родине». Знающий человек, оглянувшись, сказал нам, что такие маски чеканщики делали в память горняков, погибших на медных рудниках и урановых шахтах Катанги, в память жертв, павших от белых наемников Шрамма. Известно, с кем был отец Жильбера, и поэтому нет надобности об этом говорить. Катанга с ее медью, золотом, ураном была хуже, чем Клондайк. Там золото убило в людях все человеческое. Таких, как Дрейк и его хозяин, в Катанге было много. Они, кстати, обеспечивали золотом своих полковников, которых нанимали для карательных экспедиций.
Я не мог расспрашивать об этом Жильбера, выражение глаз которого было похоже на то, какое я видел в Каире у сына Патриса Лумумбы. Мне хорошо известна политическая биография отца Жильбера. Да и нетолько мне. Видимо, поэтому к пареньку относились сначала настороженно, даже враждебно. Теперь — как к другу. Мать Жильбера, его сестры и братья живут в Киншасе. «Да, — подтверждает он, — отец писал мне письма. Иногда присылал деньги». Он умолкает. У меня к нему тысячи вопросов. Но я не задаю их. В конце концов парень мог бы учиться геологии в Катанге, но вот приехал сюда, где работает в государственной компании вместе с советскими специалистами. Жильбер улыбается, он просит прощения и возвращается к насосу.
На обратном пути мы остановились в доме почтальона — он здесь заодно и сторож, и сборщик налогов, и владелец маленькой лавки. Несколько домов в горах, даже от Сунды далеко. Почтальон вместе с тремя своими женами пьет чай. Пригласил и нас. Марсель (он мечтатель!) рисует картину, как откроют здесь, в Сунде, огромные запасы золота и как потечет оно в валютные закрома республики: «Вот тогда мы отольем из золота бюст камарада Ивана». Иван Сергеевич улыбается шутке.
Последний снимок Марсель предложил мне сделать на перекрестке дорог — это почти у самой Сунды. На столбе дощечка с надписью «Эссен — 8465 км, Люксембург — 7783 км, Франкфурт — 8254 км». Когда-то западные концерны хотели построить здесь электростанцию. Наняли инженеров. Но события в Африке начали развиваться так, что концерны решили забросить дело — они не надеялись на сверхприбыли в случае социальных перемен, они не надеялись обеспечить себя золотом. Инженеры уехали — ведь это не Клондайк. Теперь сюда едут люди, движимые другими чувствами. Теперь на их месте стоит Иван Сергеевич Сущенко. Он стоит на земле, куда высаживались принц Жоэнвилль, который перевез с острова Святой Елены тело Наполеона, Поль дю Шаилю, открывший горилл, леди Мари Кингсли, английская исследовательница. Это были первые охотники за богатствами Экваториальной Африки. Блистательный Бразза закрепил их «победы», и в Конго потянулись дельцы «в чистом виде» — торговцы, лесопромышленники, золотоискатели. Эти люди виноваты в том, что до сих пор продают чикумби, — скажете, не рабство? Они отказались строить электростанции, увезли всю документацию по геологоразведке.
Иван Сергеевич Сущенко со своим
помощником недалеко от Сунды
На ладони Марселя — желтые крупинки. Он выдержал их блеск, так же как и его друзья по прииску № 20, потому что этому золоту он хочет дать другую судьбу.
Мы возвращались в Пуэнт-Нуар. Бил колокол собора. Мелодичный звон несся над Авеню генерала де Голля, над чистеньким городом из прочных, красивых домов, над бухтой, рыбными ресторанчиками, молельными домами и ночными клубами. Бил колокол, который раньше приветствовал охотников за легким счастьем. Краснел от заходящего солнца океан. А на его берегу стояли двое: камчадал Иван Сергеевич и молодой старатель конголезец Марсель.
Всего не уместить в маленькой книжке. В путевых блокнотах у меня масса записей о встречах и беседах с нашими людьми. Вот еще несколько коротких историй.
Льды в субтропиках
Настроение было прескверное. Поначалу Триполи встретил неприветливо[2]: в аэропорту разрыли чемоданы, долго не давали визу. По дороге прицепился «хвост». Ладно бы ливийский. Нет же! — американец с базы ВВС США «тащился» до самой гостиницы.
Я шел по улице. Вижу очередь из подростков. Пожилой парикмахер сплюнул с гадливостью: «Официально дома свиданий запрещены, но вот — пожалуйста». Противно. Европеец фотографирует девочку. То поставит на ее голову кувшин, то снимет. Так раз десять.
И вдруг я вижу — стоит в порту корабль, наш, советский. Спешу к нему! Показываю паспорт. Капитан принимает меня очень радушно, показывает машинное отделение, службы. Из беседы узнаю, что многие из экипажа учатся заочно. Потом кают-компания, борщ со сметаной, черный хлеб, вареники. На палубе, раскален ной, как утюг, — матрос, голый по пояс, в тапочках с толстой подошвой. Он рисует. Смахнет пот. Кисть в краску — и на холст. А на холсте корабль, пробирающийся сквозь льды. Художник родом из Архангельска.
Памятники при жизни
Госпиталь под Бамако. Встречают наши врачи. Светлана Федорова и Валерий Беспалов. Оба комсомольцы. Идем по палатам. На койке парень. У него тяжелая и распространенная в Мали болезнь: под кожей червь, длинный и тонкий. Валерий подходит. Осторожно, медленно поворачивает палочку — четверть оборота… еще… половина… проступает пот… Оборот’ На сегодня процедура окончена. Червь извлечен на миллиметр. Такая операция повторяется каждый день. Так будет до тех пор, пока не вытащат червя. Обычно в госпитале таких больных не лечат. Но Светлана и Валерий принимают и их.
В центре Бамако есть торговые ряды. Там же темные комнатки. Резчики по дереву создают изящные скульптурки — женщин, оленят, воинов. В одной из мастерских я вдруг увидел знакомые черты. Взял из рук резчика головку. Да это же Светлана! Наш врач. Мастер улыбнулся: «Много заказов на этот памятник».
2
Это было до сентябрьских событий 1969 г., когда Запад фактически контролировал политическую жизнь Ливии.