Но кое-что, да. О том, что в живописи Амадео обнаруживаются отзвуки флорентийской грации Боттичелли, писалось неоднократно. Эрик Ньютон в "Acts of Man" говорил о "деликатно вырезанном Боттичеллиевском контуре" у Модильяни, а Кэтрин Кью в "Новом итальянском Возрождении" (на страницах "Saturday Review") утверждала, что Модильяни через обнаженную натуру "возвращался к своему предку Боттичелли (...) к его плавной линии и изысканному индивидуализму". Самыми оригинальными пожелали быть Адольф Баслер и Чарльз Кунстлер, которые в книге "Модернисты" назвали Амадео: "некоим негритянским Боттичелли". Повидимому, они плохо пригляделись к "Обнаженной блондинке". В ней, более чем в какой иной обнаженной натуре Модильяни, имеется типично итальянская "morbidezza" (мягкость, деликатность, женственность), от которой не
отказался бы и сам Боттичелли, и та "eleganza tutta toscana" ("элегантность всех тосканок" - прим.перев.), о которой упоминал приятель Модильяни - Северини.
Откуда же Модильяни выволок эту "глупенькую блондиночку" с нежной, порозовевшей кожей модели Буше, античной фигурой Симонетты Боттичелли и золотистыми волосами Елены Рубенса? Скорее всего, из какой-то сточной канавы Монпарнаса, которая еще не успела запачкать лазурной голубизны ее огромных глаз, измучить губы долгой службой непристойных усмешек и заразить память раком слишком долгой памяти о бремени множества постелей. Что же это за сокровище в Париже ХХ века: такая вот девушка с естественно покрасневшими щечками! Совсем недавно у одного парижского врача во время лекции вырвалось:
- Раньше у женщин была кожа получше! Это было результатом более частого прилива крови к лицу, когда они краснели от стыда. "Обнаженную блондинку" Модильяни я считаю наипрекраснейшей обнаженной натурой в истории искусств. Малиновая печаль ее щек и невинные, наполненные пастельным грехом глаза, казалось, молящие о прощении, значат гораздо больше беззаботных девушек Буше, которые не намного младше ее. Трудно точно определить ее возраст, но, скорее всего, он задержался между женской зрелостью и неосоз
нанностью ребенка, в результате образовывая изображение, на редкость прелестное и возбуждающее. А вдобавок, эта вот тайна, поселившаяся в ней неделю, месяц, год назад (?) и выглядывающая теперь из глубочайшего фона ее глаз едва слышимым импульсом. Но я его слышу. Возможно, девушка эта еще жива. Она сидит в инвалидной коляске, заслонив слепые глаза веками, и видит тот миг. Вспоминаю посмертную выставкуу работ профессора Зыгмунда Каминьского на архитектурном отделении Варшавского Политехнического института в июле 1973 года. В день открытия седовласая старушка, задумавшаяся над обнаженной натурой молоденькой девушки, сказала своему такому же седому товарищу:
- Помню тот день, когда я позировала ему.
"Помню тот день" - это как раз и есть тот миг, что застыл на холсте множество лет назад и теперь уже не стареет.
Чем была бы история искусств без всех этих обнаженных натур с блондинками на тропе меж Боттичелли и Модильяни! А тем самым, чем и весь мир без всех этих удивительных девушек, которым родители позволяют идти с нами на вечерний концерт, а они возвращаются домой под утро, потому что "оркестр играл на бис".