Выбрать главу

Романтичность опирается на чувствах наиболее субъективных, так что у нее самые разные обличья, но имеются вещи, деяния и слова, принадлежащие ей неотъемлемо. Именно, даже слова, как, например, ответ чемпиона по фигурному катанию Александра Зайцева на вопрос "Советского Спорта", какие его любимые цветы. Ответ был такой: "Исключительно не сорванные". Но нас, более чем слова, интересуют картины. При­мер романтичности в кинокартине: несколькосекундный финал фильма Феллини "Казанова", в котором извра­щенный плейбой, всю жизнь шастающий по буйным лужкам оргий и извращений, умирает, старый и всеми заброшенный, а в его слезливых, тускнеющих глазах отражается последнее воспоминание того, чего никогда небывало: он молод и танцует ночью с деревянной куклой-манекеном на замерзшем Канале Гранде. И вот здесь мы и приходим к сути романтичности. Я уже написал, что главным ее атрибутом является трогательность. Но она покоится на двух ногах: на воспоминании (ностальгия) и на мечте (надежда), причем обе ноги эти обуты ЛЮБОВЬЮ.

Если бы я хотел поиздеваться над самим собой, то сразу мог бы осмешить все эти серьезные размыш­ления и выводы, в качестве примера приводя романтичность, заколдованную в любовных воспоминаниях лит­производства некоего Анри Готье-Виллара, временного мужа писательницы Колетт (в особенности романы с названиями: "Любовные приключения опрятного старичка" и "Как бросила меня Зюзя"), а в качестве примера мечтаний о любви - похода на дикий континент (в1901 году) двух европеек, мисс Делани и Стетсон, которые позавидовали знаменитой, 53-летней мисс Стоун, похищенной и насилуемой бандитами, либо получившую несколько лет назад такую же известность просьбу некоей обитательницы Рейнской области, которая перед операцией, предстоящей ее мужу, и потребовала для переливания воспользоваться итальянской кровью, "чтобы он был потемпераментней". Но, поскольку по натуре своей, не могу издеваться над собой (я с собой дружу, так что как-то по-другому не получается) буду продолжать свой рассказ на полном серьезе и с некоторым благого­вением.

Две, как мне кажется, картины Фридриха появились практически в одно и то же время (с разрывом в год) и называются одинаково: "Восход луны над морем", изображая: в принципе, одно и то же. Из обеих исхо­дит стихийный настрой (в том смысле, что перед ним нет никакой защиты), но в то же время - тончайший, тро­гающий за самое сердце. Невозможно остаться безразличным по отношению к этим полотнам, разве что, если ты Пиноккио из нетесаного дерева. Колдовское, каких мало, мгновение - рождение ночи. Пурпур вечернего солнца уже затонул в море, оставляя на небе, над темным горизонтом, ковер бледнеющей, серой желтизны, в которую уже врывается яркий диск луны. Старый якорь, будто какой-то "memento" завяз среди прибрежных камней. На одном из них сидят рядом две молодые женщины. На другом стоит двое мужчин. Все они молчат и задумчиво всматриваются в море, в гипнотизирующее зачатие ночного спутника и в мачты двух кораблей. Бледный свет ночи придает далеким, залитым темнотой парусам материальную мягкость и нереальность. Ти­шина звенит в ушах, слышен запах спокойной волны. Все это видно на большой(141 на 171 см.) картине, напи­санной в 1821 году и хранящейся в ленинградском Эрмитаже. Полотно 1822 года, которым обладает Нацио­нальный Музей в Западном Берлине, поменьше (55 на 71 см.) и отличается лишь тремя деталями: один муж­чина исчез, второй уселся рядом с женщинами, а корабли приблизились к берегу, но тот же самый отсвет из­влекает из парусов их призрачную наготу. Романтичность момента передается нам совершенно незаметно, мы и не знаем когда и как, проникает сквозь кожу и вот уже сонно пристраивается внутри.Хочется быть с ними там, на этом камне, и переживать то же молчание.

Что это за женщины? Незамужней мещаночке двадцатых годов прошлого века нельзя было ходить с мужчиной на берег моря. Подобное и представить было невозможно. Прогулки в глухих местах в такую пору можно было совершать исключительно с мужем. Но если компания была больше, ситуация менялась, ибо тогда девушка находилась под достойной опекой. На первой картине, где у нас две пары, это либо две семейные пары, либо одна супружеская пара и жених с невестой, либо же пара (например, брат мужа и сестра жены), ко­торая эту первую семейную пару желает, в том числе и с помощью волшебного мгновения восхода луны, сде­лать более романтичной и "склонить к друг другу". Во втором случае, когда у нас три участника, разговор мо­жет идти только об одной супружеской паре и сестре кого-то из них, либо же о двух сестрах, опекуемых бра­том. Во всяком случае, одно не подлегает никаким сомнениям - на обеих картинах Фридриха мы видим класси­ческих, замужних и предзамужних "приличных немочек", тип "приличной женщины", понятия не имеющей об эротической изобретательности "глупенькой блондинки". Тип, распространенный и в нынешнее время, в про­центном отношении гораздо большем, чем можно было сделать вывод с первого взгляда, то есть, из внешней, эмансипированной демократизации свободной любви (подобные девушки держат на своем туалетном столике фотографию кумира, но они всегда заслоняют ее или отворачивают к стене, когда раздеваются перед сном). Все это женщины, созданные для семейной жизни самой природой и соответствующим программированием их соз­нания.