Целые поколения поэтов и писателей, начиная с Клеменса Маро (первая половина XVI века), прославляли гений и "безумную храбрость" Трибуле. Шут натягивал веревку доверенности с королем чрезвычайно рискованным образом, однажды он был даже осужден за наглость на смерть, и выжил благодаря собственной шутке. Легендарное же его выступление имело место в 1539 году, когда император Карл V Габсбург, повелитель Австрии и Испании, обратился к своему заклятому врагу, Франциску I, с просьбой разрешить проход испанских войск через территорию Франции для того, чтобы поскорее усмирить мятеж в Генте. Как-то раз Франциск, который в силу рыцарского воспитания уже склонялся к тому, чтобы дать на это согласие, вопреки решительной оппозиции советников, вошел в собственный кабинет и застал там что-то пишущего Трибуле.
- Что ты делаешь? - спросил монарх.
- Что делаю, братец?... Составляю список самых больших дураков и одно имя уже имею.
- Это чье же?
- Императора Карла, который настолько глуп, что отдается в твою милость.
- А если я все-таки разрешу ему пройти через Францию?
- Тогда я вычеркну его имя и впишу на освободившееся место твое!
"Список дураков" с угрозой включения имени монарха стала с тех пор классическим, довольно часто "копируемым" номером европейских насмешников, в том числе и польских.
Список же великих французских шутов на Трибуле не закончился. За шесть десятков лет, заполненных правлениями Генриха II, Франциска II, Карла IX, Генриха III и Генриха IV блистали: Брюске (его прославляли Брантом, Руше и Ноэль дю Фаль), Тони (про него писал Брантом, а стихами воспел Ронсар), Мастер Мартин, Шико (мой любимейший чужеземный шут, по следам которого я шел по берегам Сены и Луары и которому посвятил целую главу в книжке "Французская тропа") и, наконец, Ангулевен. Последним придворным шутом Франции был Ль'Анжели (во времена Людовиков XIII и XIV), меланхоличный поэт, против которого восстал весь двор и его согнали с должности при согласии "Короля-Солнце". Тем самым сама должность придворного шута была упразднена. Солнца избавились от пятен, которыми были слова правды, бросаемые издевщиками в трико в клетку. Родился абсолютизм...
Еще Вольтер, визитной карточкой которого сегодня является "Кандид", и который писал Алемберу: "Иди всегда с насмешкой дорогой правды", пытался играть роль шута в общественной жизни. Начал он сразу же после смерти Людовика XIV и на восемнадцать месяцев попал в Бастилию. Впоследствие, уже вечно опасаясь Бастилии, он будет бежать из Парижа, те же, кто держит в своих руках веревки, будут попеременно то гладить его (прием в Академию), то сжигать на костре его "Философские письма", чтобы до него дошло - времена изменились.
Маркс сказал: "Каждый раз, когда поезд истории въезжает на поворот, мыслители выпадают из вагонов." Это факт. Во второй половине XVII века заместитель солнца заявил: "Государство это я!" (это неважно, что в действительности Людовик XIV подобной формулировкой не воспользовался - она была приписана ему Вольтером), и поезд истории свернул к станции "Абсолютизм", центробежная же сила выкинула "морософов" в шутовских колпаках из вагона прямо в ров, где утонули их шутовские скипетры. Зато монаршьи скипетры надолго получили монополию, а впоследствии изменчивое время заменило лишь материал, из которого их производили, позолоченное дерево было превращено в резину.
В Польше тоже имелись собственные шутовские звезды, ярко блистающие в массе банальных насмешников. Именно в массе, здесь нет преувеличения, их было так много при дворах магнатов, что в 1504 году анонимный писатель напоминал: "Достаточно и одного шута при дворе!", а Рысиньский в своих "Прибаутках" в 1619 году цитировал старинную поговорку: "Куда не глянь - одни шуты". Тжиптицкий в книжонке XVI века "Что новенького или двор" сообщает, что шутов считали одинаково нужными, как и врачей, и сравнение это вовсе неглупо. Фрезер в своей "Золотой ветви" припомнил корейский рассказ о царе, страдавшем из-за гнойника на губе. пока шут, вызванный не имеющими возможности прикоснуться к повелителю врачами, не рассмешил того так, что гнойник лопнул.