Мотив "альтер эго" в чистейшем виде: Матейко вложил свои заботы в образ гениального шута. Как тот был выразителем королевской совести, так и сам он желал быть выразителем совести народной и в молодости совершал это самым захватывающим образом собственной кистью, но потом уже старел и сближался с консервативной галицийской группировкой Станьчиков, идеология которых обосновывалась на лояльности по отношению к завоевателю. Крашевский по праву считал величайшим "несчастьем" Станьчика истрепыванием его имени теми людьми, которых даже дружественно настроенный к ним Сенкевич определял как "национальных самоубийц под Вавелем". Старый Матейко в их окружении пробуждает печаль. В отношении убеждений время - лекарь плохой, который постепенно отравляет организм микстурой с надписью на этикетке: "зрелость".
Андре Моруа так представил нам эту древнюю истину: "В жизни почти всех людей наступает критический момент, когда перед лицом близящейся старости опасаешься уменьшения своей значимости. Тогда стремишься объединить все достигнутые результаты и опирать их на костыли почета". Моруа писал это относительно Вольтера, который в старости кокетничал с Версалем, Ватиканом и иезуитами, хотя перед тем сражался с ними изо всех сил. То же самое было и с Делакруа, и многими иными - подобный момент является уделом многих бунтарей. Эрик Сигал так объяснил в интервью для "Marie Claire" в 1977 году, почему во втором его бестселлере, "История Оливера" (продолжении "Истории любви"), герой его сделался более консервативным: - Это правда, что Оливер становится консервативным, но через призму этого образа я показал целую эпоху. Где теперь бунтари шестидесятых? В бизнесе. Леворадикальные адвокаты сейчас советники в крупных трастах или же разводят миллионеров! Через эту призму видны все эпохи. Когда мне только-только исполнилось тридцать, и я защищал докторскую диссертацию, которой ужасно гордился, поскольку впервые в историографии была представлена доктрина и фортификационное строительство Бонапарте, гораздо же больше гордился я тем, что единственным научным аргументом, выдвинутым на этой защите против, были джинсы и мокасины на моих ногах вместо костюма с галстуком, а также факт, что нарушая ритуал изгибания в поклонах и желая превратить полемику в серьезный обмен мнениями, я "грубо отвечал" уважаемым профессорам! Нет никаких сомнений, что если у меня совершенно поедет крыша, и за следующие тридцать лет я захочу сделаться профессором, то там уже буду выступать в галстуке-бабочке, бальных туфлях, трижды начищенных носовым платочком и слюной, и при том у меня на лице будет покорная улыбочка.
Двадцатичетырехлетний Матейко не улыбался покорно, глядясь в 1862 году в зеркало собственного мольберта и перенося свое лицо на холст, а затем украшая его шутовским колпаком. До сих пор шутов всегда изображали веселыми. Станьчик же Матейко скульптурен и мрачен, у него голова нахмурившегося мыслителя с настолько благородными чертами, что те могли бы принадлежать гомеровским героям, во всяком случае, им нечего было кривиться в оправе глуповатых шуточек придворного шутника. В эскизе маслом к этой картине шут более хищен, похоже, он разъярен, у него горят глаза, он сидит развалившись, вроде бы совсем небрежно, скрестив ноги, но так, будто сгруппировался к прыжку и удару. В финальной же версии лицо у него более спокойное, угрюмое и задумавшееся, глаза опущены, весь он более "мягкий" и в то же время окаменелый расставил ноги и скрестил руки в позе настолько величественной, что кресло видится троном. Пустынную комнату освещает багрец шутовского костюма, сзади, через приоткрытые двери соседнего зала видна развеселившаяся компания и слышны звуки музыки, слева, между окном и креслом, стол с тяжелым, стекающим на пол покрывалом, на котором лежит документ. Эта бумага здесь - политический ключ для понимания целого.
Хотя о Станьчике мы знаем очень мало, но нам известно, что был он патриотом всем сердцем, весьма интересовался политикой и позволял критически комментировать ее. Еще мы знаем - из "Хроники" Иоахима Бельского - как сильно тронула его весть об утрате Смоленска в 1514 году. По случайности именно тогда тамошние хулиганы напали на Станьчика и содрали с него одежду. Узнав об этом, король расхохотался, и тогда шут пророчески сказал: - Тебя, король, разденут еще сильнее. Смоленск с тебя уже содрали, а ты ведь молчишь!