ми и вступили в банды. С печалью следует признать, что сре-
ди них находились и православные русские."
W: "Лишь только настал день, увидали мы другого командира,
одетого в красно-сине-белый костюм, гарцующего на храбром
коне. На мой вопрос однополчанам, кто это может быть, мне
рассказали, что это москаль родом, поляк сердцем, храбрый
российский офицер, что из патриотизма, ради дела нашего пе-
решел в наши ряды. Это был покойной памяти Никефоров."
М: "Я поехал (...) помолиться в Николаевский собор; там зас-
тал я убитого солдата-гвардейца, которого ожидали товарищи.
ожидающие прибытия священника для проведения священного
таинства. Этот вид в самом же начале произвел на меня неп-
риятное впечатление."
W: "Образ был изумителен (...) На самой только поляне тыся-
чу и несколько сотен солдат в военном строю, с блестящим
оружием, среди которых развевались национальные хоругви, то
с орлом, то с гербом "Погонь" (ныне герб Литвы - прим. пе-
рев.), то с Божьей Матерью, а в центре вздымался походный
алтарь."
М: "И тогда во мне появилась более сильная уверенность, что
обязательно следовало предпринять решительные и строжайшие
средства; бунт разгорался повсюду (...), а ксендзы и монахи
же (...) тайно и явно содействовали с революционерами и раз-
дували пожар мятежа (...) В течение 1863 года я предпринял
средства, чтобы сдержать вредное, фанатичное влияние католи-
ческого духовенства на народ."
W: "И тут был дан приказ затихнуть, капеллан вышел в комже и
с крестом в руке и, окруженный тысячью польских воинов,
громко воззвал к нам. Он сказал нам о нашем почетном призва-
нии, о необходимости пожертвовать собой до последней капли
крови ради освобождения Отчизны."
М: "Римско-католическое духовенство было принято мною в от-
дельном зале; на их лицах и в их речах (...) была видна глу-
бочайшая уверенность, что я не смогу подавить бунта (...)
Тем, кто не разделяет моих убеждений, я посоветовал уйти со
службы, ибо, в противном случае, я сам их от нее уберу и
привлеку к уголовной ответственности. Практически все молча-
ли."
W: "Пришло время святой мессы. В тысячах грудей заперло дух.
Было тихо. Слышно было каждое слово священника. На каждом
лице тысячи воинов рисовалась покорность по отношению к Гос-
поду, презрение к смерти и храбрость к врагу. О, если кто
желает встретиться с истинной набожностью, если кто хочет
увидать, как вера возвышает человека, освещает его, пускай
поспешит на наши биваки, пускай поприсутствует он на поле-
вой службе, пусть увидит тот тысячи молодых людей, молитвен-
ный взгляд которых устремлен в Христов крест; пусть увидит
он в каждом глазу блестящую серебром слезинку надежды, по-
корности и взволнованности - и ручаюсь, что поверит любой,
пусть даже пред приездом к нам, в войсковый лагерь был он
вольтерьянцем-философом, что единственным утешением и надеж-
дой для нас, смертных, является Господь Бог и вера."
М: "Я безотлагательно занялся рассмотрением приговоров важ-
нейших преступников; подтвердил их и приказал немедленно ис-
полнить (...) в самый полдень, объявляя приговор под бара-
банную дробь. Начал со священников, как с главных деятелей
бунта; в течение недели два ксендза были расстреляны. поля-
ки не верили, что я решусь на это, увидав же, что все проис-
ходит не на словах, а на деле, их охватил ужас. Плача и кри-
ков было много (...) Оставался только один главный деятель,
ксендз Мацкевич, человек необычайно ловкий, деятельный, ум-
ный и фанатичный; он располагал неограниченным влиянием на
народ (...) Его перехватил отряд наших войск (...), и по
приговору суда его повесили.
W: "Передай самому Господу Богу, что тысячи умирают подоб-
ной смертью, и что все мы желаем либо погибнуть, либо быть
свободными! И пусть Он поможет нам в этом!"
М: "В это же приблизительно время получил я первое проявле-
ние симпатии к моим действиям (...) от митрополита Филарета,
который прислал мне икону св. Михаила (Архистратига) вместе