Возвращался Иван домой, в съёмную однокомнатную квартиру-хрущёвку, мрачнее тучи: небольшие сбережения уже заканчивались, чем платить хозяину за жильё, не понятно, чем кормить семью и как вообще жить дальше, тоже не понятно. В его жизни бывали периоды несравнимо хуже, но тогда он отвечал только за себя и выживал только сам. Что делать теперь, когда на нём семья, Иван не знал. И это бессилие угнетало сильнее всего, вызывая раздражение, он сдерживал его, понимая, что жена и дети тут не при чём.
Однажды он пришёл к офису и не увидел никого из мужиков. Толкнул белую пластиковую дверь с запылённым стеклом, уже привычно ожидая, что та заперта. Однако дверь неожиданно подалась.
С застучавшим от волнения сердцем Иван вошёл в помещение, надеясь увидеть сотрудников, услышать голоса. Но там стояла тишина, электричества нет, и только благодаря большим окнам было вполне светло. Дверь в кабинет директора оказалась приоткрытой оттуда доносились шаги.
Иван направился туда, у двери остановился, прислушиваясь. Кто-то шуршал бумагами, изредка ходил, что-то бормоча.
Он зашёл без стука и увидел директора – плюгавенького мужика, имевшего, несмотря на свою невзрачную внешность, хватку бульдога: в былые времена его фирма процветала.
От неожиданности директор едва не шарахнулся.
– Вы кто? – спросил он напряжённо.
– Здравствуйте, Василий Николаевич. Я – Никитин, работал у вас каменщиком на четвёртом участке.
– А-а! Понятно, – директор почувствовал себя увереннее. – Вы что-то хотели? Кстати, что вы тут делаете? Компания временно не работает.
– Я знаю, Василий Николаевич. Мне б зарплату получить или хотя бы аванс. А то денег совсем нет, как семью кормить, чем за квартиру платить, не знаю. Жена тоже без работы сидит.
– По-моему, всем ясно было сказано, как только поступят деньги, начнём гасить задолженность по зарплате. Или вам нужно отдельно разъяснять, что я деньги не печатаю?
– Я всё понимаю, Василий Николаевич, но как жить-то? Ведь я же работал, мне положена зарплата, ведь на тот момент ещё были деньги, почему не выплатили?
– Никитин, вы сказали? – задумчиво спросил директор. – Я вас вспомнил. Вы с двумя судимостями ко мне устроились. И я вас взял, тогда как другие давали вам от ворот поворот. Я помню, что вы мне сказали тогда. Мол, готовы работать хоть где и хоть кем, потому что вам нужна работа.
– Да, правильно, Василий Николаевич. Да, у меня две судимости. Но разве плохо я работал, разве были ко мне нарекания? – говорил Иван, сдерживая гнев. – Я выполнял то, что требовали. За это мне положена зарплата…
– Нет денег, уважаемый, – перебил его директор, – говорю по слогам, чтобы дошло: нет денег.
Василий Николаевич даже развёл руками, чтобы показать, как у него самого плохо с финансами.
– Да? А на бензин деньги есть? А на безбедную жизнь заначку не сделали? – уже не сдерживая клокотавшую ярость, выдохнул Иван. – Я у вас не в долг прошу. Я эти деньги заработал. Мне за жильё платить нечем, скоро детей кормить нечем будет. Мне что, в теплотрассу с ними идти жить?
– Всем сейчас тяжело, – скорбно ответил директор. – И я не заслужил такого тона с вашей стороны.
Но Иван уже почти не контролировал себя. Он стремительно подошёл к шефу и схватил за шею, опрокинув спиной на стол.
– Деньги мои отдай… – прошипел Никитин яростно, сдавливая горло директора.
Тот дёргался отчаянно, но поделать ничего не мог. А с Ивана в этот момент слетела вся зыбкая оболочка цивильности. Он снова стал зеком – злым и даже жестоким, живущим в условиях постоянных «тёрок-разборок»: один не так сказал, другой не так понял. Это почти всегда приводило к дракам, избиениям, подавлением воли и личности более слабых. И так каждый божий день. Если такой образ жизни непосилен – готовься переселиться в петушиный куток лагерного барака. Он выдержал, вернулся в мир, где за слова отвечать не принято, где можно говорить почти всё, что хочешь. Большинство из живущих в этом мире, на зоне стали бы «опущенными», но тут им почти ничего не угрожало и они считали себя вправе молоть языком что ни попадя.
Директор почти перестал дёргаться. Иван словно вынырнул из тёмного омута, ослабил хватку. Шеф тут же заперхал, захрипел, мучительно вдыхая и выдыхая спасительный воздух. А Никитин охлопал его карманы, нащупал слева в нагрудном кармане через ткань какое-то утолщение, извлёк тугой бумажник, открыл, вытряхивая содержимое на стол. Выпали три пластиковые карты, какие-то визитки и скатанные в тугой рулончик, перетянутые резинкой пятитысячные купюры.