— Милая моя девочка, ты пытаешься врать самой себе, а это гораздо хуже, чем лгать матери! — Изабель укоризненно покачала головой.
— Прости, — смущенно сказала Камилла.
— Дело не только в этом досадном для тебя эпизоде. Дело в чем-то другом, более важном. Что такое между вами происходит, что ты сама не своя?
— Не знаю! Если бы знала, я бы попыталась найти какой-то выход из этой ситуации!
Камилла рассерженно встала и принялась ходить по комнате.
— Как папа? — поинтересовалась она.
— Замечательно. С тех пор, как они с твоим мужем объединили капиталы, он все больше и больше времени тратит на работу. Мне кажется, что твой брак принес ему больше счастья, чем нам всем, вместе взятым!
Камилла вздохнула.
— Мне тоже так кажется.
— Если ты сядешь и чуть-чуть задумаешься над тем, что происходит, мы можем попробовать вместе решить твою проблему, — предложила Изабель. — У меня, если честно, ужасно кружится голова от твоего хождения туда-сюда.
— Прости, мама, — сказала Камилла и послушно опустилась в кресло.
Но, не отдавая себе в том отчета, она тут же принялась постукивать ногой по полу.
Изабель посмотрела на дочь и покачала головой.
— Ты еще никогда не была такой нервной. Теперь давай рассказывай, что между вами происходит. Во сколько Эрскин возвращается домой?
— Где-то около семи.
— И ты, бедняжка, ждешь его, не обедая?
— Нет, мама, он сказал, что я могу обедать вовремя, вовсе не обязательно его ждать.
— Вот твоя первая ошибка. Ты к нему очень невнимательна. Я подозреваю, что ты не любишь Эрскина. Скорее, я в этом даже уверена. Но все же, Камилла, стоило бы проявить к нему уважение. Разве тебе так сложно подождать час и пообедать вместе с ним? Ты расспрашиваешь его о работе?
— Нет, зачем? Мне все равно не очень интересно слушать о большегрузах, которые они с отцом строят!
— Боже мой! Чему же ты у меня научилась! Ты думаешь, мне очень интересно было слушать твоего отца? — Камилла поняла, что это был риторический вопрос, и поэтому промолчала. — И тем не менее я каждый вечер интересовалась, как прошел его день, и Брэндан чувствовал, что о нем заботятся. Если ты помнишь, я никогда не позволяла вам с Чарльзом садиться за стол, пока отец не вернулся. И поэтому он всегда спешил домой. Может быть, то, что я тебе сейчас скажу, и предосудительно, но ты должна быть немного хитрее. Нельзя честно говорить мужчине, что он тебя не интересует, если при этом хочешь сохранить семью. Ты ведь хочешь этого?
— Наверное… — неуверенно протянула Камилла.
— Ну, если «наверное», лучше тебе сразу же пойти и просить о разводе! Ты должна сама для себя сию же минуту определить, чего ты хочешь: оставаться миссис Эрскин Стюарт или вернуться в этот дом?
— Я хочу остаться с Эрскином, — уже более твердо произнесла Камилла. Она понимала, что, если вернется домой, бракоразводный процесс принесет родителям только лишние волнения.
— Так-то лучше. Но вы с ним хоть о чем-то говорите?
— О погоде, — недовольно сказала Камилла.
— И все то время, что он ухаживал за тобой, вы тоже говорили о погоде?
— Нет, мы обсуждали музыку, новые постановки…
— Так почему бы не поговорить об этом сейчас?
— Мам, мне кажется, что Эрскин, который остался в прошлом, и тот Эрскин, с которым я сейчас живу, — два совершенно разных человека! Я не думала, что можно так сильно измениться!
— Так, значит, проблема в этом. Ты вышла замуж и вдруг узнала, что твой муж вовсе не такой, каким ты его себе представляла?
— Именно так. — Камилла низко опустила голову. Ей хотелось плакать оттого, как обидно и несправедливо распорядилась жизнь.
— Если тебя это успокоит, скажу, что не ты одна столкнулась с подобной проблемой. Практически все девушки после замужества выясняют, что их избранники вовсе не принцы на белом коне. Тебе повезло, ты хотя бы избавлена от стирки рубашек и приготовления обедов. Даже я, когда вышла за твоего отца, была неприятно удивлена. Оказывается, он храпит. Но ничего, привыкла. И даже смогла прожить рядом всю жизнь, не страдая от недосыпания.
— Мама, если бы все дело было в храпе! — с досадой воскликнула Камилла.
— Камилла, ты должна принять его таким, какой он есть, и попытаться подстроиться под него. Женщины более гибки в этом плане. Мужчина, если он уже такой, ни за что не изменится. Как бы сам этого ни хотел. Не замыкайся в себе. Поверь, сейчас Эрскину тоже нелегко. Если вы хотите сохранить семью, постарайтесь подстроиться друг под друга. Тебе, конечно, придется ломать себя в некоторых вопросах, но надо потерпеть. Твой папа тоже не ангел…
— Уж я-то знаю! — воскликнула Камилла, перебив мать.
Но Изабель не рассердилась, напротив, улыбнулась дочери.
— А раз ты это понимаешь, почему не стараешься помочь Эрскину? Да, ты должна подстроиться под него, но если тебя что-то уж слишком сильно раздражает, попробуй прямо ему об этом сказать.
— Я пыталась несколько раз намекать ему… — расстроенно сказала Камилла.
— И не пытайся делать намеки! Мужчины не понимают намеков. Только сразу в лоб. Если и это не подействует, постарайся просто забыть о том, что тебя что-то волновало. Будь гибче, Камилла. Вы не должны просто жить рядом, вы должны жить вместе. А сейчас это у вас не получается. Все зависит только от тебя, моя дорогая. Насколько умной и гибкой окажешься ты, настолько долго проживет ваш брак. А если ты еще начнешь замечать многочисленные достоинства Эрскина и думать о них, а не о его недостатках, кто знает, может быть, ты сможешь забыть своего Джима.
6
Как странно иногда распоряжается судьба, думал Джим, сидя в большом кожаном кресле за широким столом, на котором стоял компьютер самой последней модели. Еще год назад я и думать не мог о том, что получу подобную должность! И вот я технический директор. Конечно, наша компания не Microsoft, но ведь самосовершенствованию нет предела!
Джим невесело усмехнулся.
За последний год он почти не улыбался нормально. Только когда врач сказал, что его матери больше не нужна сиделка. Тогда она радовалась как ребенок, и Джим не мог не радоваться вместе с ней. Вот и все, больше он не мог вспомнить ни одного радостного дня. Даже сегодня, когда он получил должность, которую в его возрасте не получил бы никто, у Джима не было ни улыбки, ни света в глазах. Он чувствовал не радость, а горечь. Ведь если бы год назад он знал, что добьется такого успеха, ни за что бы не предал Камиллу.
Джим встал и подошел к большому окну. По улице сновали туда-сюда большегрузные машины, люди казались деловитыми муравьями, спешащими по делам своего муравейника.
Как это все далеко от меня, с грустью подумал Джим. Я никогда не смогу стать частью этого муравейника. Я вообще никогда не смогу стать частью общего. Я теперь так же неуверен в себе, как был убежден в своих достоинствах год назад. Что я смогу дать этим людям? Дружбу, верность? Но я не смог дать это единственной женщине, которая подарила мне свою любовь и нежность. Нет, не так. Это я был удостоен чести любить ее. Она — самое светлое, что было и есть в моей жизни.
Может быть, махнуть рукой и поехать к ней? Нет. Как теперь я могу показаться ей на глаза, после этого страшного предательства? Как объясню, почему написал то проклятое письмо? А если ее отец расскажет о том, что я принял от него деньги? Вовсе не важно, что я отдал чек, ведь сначала я его взял! Получается, что я продал Камиллу, продал ее любовь…
— Привет, Джим! — оторвал его от самобичевания голос приятеля, вошедшего в кабинет.
С Грегори они вместе работали всего-то пару месяцев, но за это время успели сблизиться.
Грегори был очень общительным и веселым молодым человеком. Он в принципе не признавал хандры и считал, что лучшим средством от сердечной боли является новый роман. А так как его израненное сердце постоянно подвергалось все новым атакам, подружки у Грегори менялись с удивительной скоростью, Джим даже не успевал запоминать их имена.
— Привет, Грег! — поздоровался Джим.
— Ты опять в хандре, мой веселый и компанейский друг? — иронично поинтересовался Грегори.