Германия, июль 2012, Клаус Оттерсбах
— Зачем они все это делают? — слабым голосом спросил Нико. Я улегся на свою койку, свернув плоскую подушку вдвое.
Можно было сказать, что я знаю об этом не больше его — но я кое о чем догадывался. Вот только стоит ли говорить об этом? Говорить с Нико в камере… или палате… нет, все же камере, уж очень тщательно она изолирована — это то же самое, что в микрофон для майер-мюллера.
Второй день нас вместе и по отдельности подвергали медицинским обследованиям. В двух подвальных этажах центра располагается, оказывается, очень нехилое оборудование. Включая МРТ. Я подозревал, что финансирование у них не страдает, но чтобы настолько!
Нас прогнали на МРТ, заодно сделали дигитальный рентген всего, чего только можно. Выкачали по поллитра крови. Проверяли рефлексы, заставляли глотать кишку для гастроскопии (бр-р), изучали ультразвуком. Загоняли на какие-то тренажеры и снимали ЭКГ. Демонстрировали картинки и видеоролики и снимали при этом ЭЭГ. Брали ткани на биопсию. Все это занимало целый день, без всякого отдыха, разве что с небольшим перерывом на обед. А сегодня после обеда нами занимались, по-видимому, психологи — мы заполняли какие-то длинные анкеты… можно было, конечно, устроить забастовку, но как-то глупо, раз уж я вообще согласился на сотрудничество с ними. И как тут не согласишься? Гильотина ведь даже не мне угрожает — Нико.
Хотя может быть и не стоило подчиняться требованиям террористов. Что-то я сомневаюсь, что нас оставят в живых.
— Отти, почему они все это делают с нами? — спросил Нико. Я вздохнул и повернулся к нему. Бедняга тоже валялся на койке, согнув ноги в коленях, с видом вымирающего бизона.
— По-видимому, Ник, ты тоже принадлежишь к этому виду. Амару. Раз уж мы в их руках, они хотят выяснить, чем амару биологически отличаются…
— Но это ерунда, я же говорил. Мы не можем принципиально отличаться от других!
— Как знать! Биологи амару бы тебе объяснили. Но я вот думаю — есть роды, где люди живут дольше… гены долголетия. Это ведь не один-единственный ген, значит, какие-то комплексы наследуются.
— Но все, что у нас проявилось в фенотипе — следствие онтогенеза… ну в смысле, нашего личного развития под влиянием окружающей среды.
— Я думаю, они не дураки, и все это понимают, — примирительно сказал я, — но логично с их стороны, заполучив в руки людей с генокодом амару, пусть даже выросших в нашем мире, попытаться их хотя бы всесторонне обследовать.
И тут же подумал, что обследовать надо было бы и наши семьи. И прикусил язык. Лучше уж не говорить такое вслух.
— Знаешь, чего я не понимаю… — сказал Нико, — почему нас не ищут? Мои родители… Рей… Кстати, они обязаны были предоставить возможность позвонить — это нарушение закона!
— Ты что, еще не понял, что законы их тут вообще не интересуют?
— Но ведь родные будут нас искать! Ведь не так уж мало людей знают меня, например. У нас одной родни сколько, и плюс еще пациенты, коллеги. Рей вообще пол-Европы перевернет, землю будет рыть…
— Я думаю, они как-то застраховались. Наплели что-нибудь родным, — сказал я. И добавил, чтобы успокоить Нико, — хотя, конечно, было бы неплохо, если бы нас искали. Будем надеяться. Извини, кстати, что я тебя вообще в это втянул…
— Ты уже извинялся. И перестань, пожалуйста. Как будто это зависело от твоей воли! Если я этот… амару… они бы могли меня и без тебя найти.
Нико замолчал. А я заложил руки за голову поудобнее и задумался.
ОПБ, безусловно, сделала так, чтобы наши родные нас не искали. Мы, скорее всего, пропали без вести. Работая детективом, я убедился, что не такое уж маленькое число людей регулярно исчезает неизвестно куда. И я такие случаи расследовал, и коллеги мои.
Часть из этих пропавших становится жертвами убийц, маньяков или случайных ДТП (сбили на мосту, упал в реку, шофер-убийца скрылся). Часть — это, например, больные Альцгеймером, шизофренией или другими психическими заболеваниями, даже банальный инсульт — человек потерял ориентацию, уехал куда-то, заблудился и сгинул. Некоторые уходят из дома сами, чтобы полностью сменить личность, образ жизни, такое вот личное решение. Но есть часть случаев, которые вообще ничем и никак объяснить нельзя. Вернее, они остаются нераскрытыми. Пропал человек — и все.
Я не втягивал Джессику в это дело, не говорил ей ничего о Нико. И никто о Нико не знает. Те, кто может быть, будет искать меня — не догадаются связаться с родственниками Нико. Но даже если бы и догадались? Мы пропали без вести. Расследуйте. Никто ничего не знает и не узнает никогда, можно гарантировать.
Так что напрасно Нико мечтает. Но ладно, оставим это — я-то особенно и не надеялся.
Подумаем лучше о другом — о нашей дальнейшей судьбе.
Я сел на койке, рывком спустив ноги на пол. Мой друг лежал с закрытыми глазами. Видно, сегодняшние обследования его утомили. Да и меня тоже, но не до сна мне, ох, не до сна.
Все-таки палата это или камера? Та же белая веселенькая решеточка на узком окне-бойнице. Казенный линолеум и белые стены. Две нормальные больничные койки, тумбочки, пустые, конечно. Стол, пластиковая бутылка с водой и два стакана. Тоже пластиковых, кстати.
Дверь с зарешеченным окошком, обитая железом. Камера. И за дверью — еще одна дверь, как бывает в старых лифтах, проволочная — вопрос, зачем она нужна.
ОПБ может ликвидировать людей. Точнее — нелюдей. Они сами назвали нас нелюдями. У нас неподходящие гены. Мы угрожаем их существованию.
Они действительно ликвидируют людей. Мне демонстрировали только запись; но логично предположить, что если у них есть полномочия лишать людей свободы, то есть полномочия и убивать.
Что с нами могут сделать дальше? Обследования продлятся несколько дней, может быть — недель. А дальше что? Держать нас в длительном заключении — совершенно абсурдно. Это не менее опасно для них, чем убить нас — а смысла никакого нет. Разве что гуманизм, но на гуманистов они не похожи.
Значит вариантов всего два — отпустить или убить.
Первый вариант тоже абсурден. Отпустить как — под расписку о молчании? Никакой гарантии такая расписка не даст, они это отлично понимают. Информировать широкую общественность о своем существовании они не собираются. И вообще мы знаем слишком много. Кроме того, мы — нелюди, и они не могут не считать, что выйдя отсюда, мы свяжемся с амару и встанем в этой войне на их сторону.
Нет, нас не отпустят, это ясно.
Нас обследуют, выкачают всю возможную информацию — и убьют.
Но есть еще один вариант.
Родственники нас не будут искать, ОПБ об этом позаботится. Но нас станут искать амару. Фальшивая фрау Граф, если ей удалось скрыться — а я думаю, что удалось, иначе нам бы уже устроили очную ставку. И Анквилла. Анквилла мой двоюродный дед, и он сам сказал, что для него родство со мной — значимо, что он хотел меня забрать к себе, что он видел меня еще маленьким и следил за мной. В их системе Анквилла, как я понимаю, что-то вроде агента-боевика. Искать меня и попытаться спасти меня или нас с Нико — это очень вероятно с его стороны.
Что, если они держат нас здесь именно с этой целью?
В надежде, что амару найдут нас и атакуют их центр? То есть раскроют себя — и может быть удастся захватить уже не таких скрытых амару, как мы — а самых настоящих, и даже их технику и оружие.
И проволочная дверь — аргумент в пользу этой версии.
В этом случае ОПБ сделает все возможное, чтобы амару все-таки не удалось нас похитить.
Но они не так уж много знают о технологиях амару — не больше, чем я сам. Как я рассуждал бы на месте мюллера-майера?
Амару могут становиться невидимыми. Проходить сквозь стены — нет, но открывать запертые двери — да.
На открытый штурм амару вряд ли пойдут — время открытой войны еще не наступило. Значит, они попытаются найти нас (предположим, это для них возможно) и вывести из камеры. Будучи невидимыми, это можно сделать — войти в Центр и разыскать нас.
На всякий случай двойная дверь (да еще наверняка и под током) — пока они открывают одну дверь, можно увидеть это и отреагировать. Но если амару не станут открывать двери, а войдут незаметно, скажем, в то время, когда нас будут из камеры выводить?