Кинросс заметил синюю табличку с белыми цифрами у подножия стены. На табличке была написана цифра «17». На земле отчетливо виднелись следы большой темной лужи, почти полностью впитавшейся. Холд посветил рядом и обнаружил куски арматуры, а рядом с ними — кирку. Кончик инструмента покрывала засохшая кровь. Присев на корточки, Холд внимательно осмотрел его.
— Несомненно, это орудие убийства, — сказал он. — Девушка, должно быть, нанесла удар со всей силы. Посмотрите на следы на острие: кирка пробила тело сантиметров на пятнадцать.
— Неудивительно, что она в шоке. Наверняка ей потребуются годы, чтобы забыть о случившемся, да и то — если ей это удастся. И мы еще не знаем, что ей пришлось пережить в предшествующие дни. Большинство из тех, кто прошел через подобное, никогда не говорят об этом…
Они двинулись дальше, пока не достигли конца галереи. Здесь на земле виднелось множество следов ног, а пыль на стене справа была частично стерта.
— Она пряталась там, — определил Кинросс. — Свернулась в комок, как загнанный зверь…
— Похоже, вам не по себе, доктор. Не хотите подняться наверх?
— Все в порядке. Просто в больнице имеешь дело с последствиями болезни или насилия, но никогда — с тем, что их вызвало. Если бы эту девушку привезли в мое отделение, я бы смог быть объективным, смог дистанцироваться. Но здесь все иначе…
— Эта девушка совершила убийство в рамках самообороны, доктор. Ею руководил чистый инстинкт самосохранения.
— Дело не в том, почему она убила, Дэвид. Я не могу понять, почему тот мужчина преследовал ее, и это меня беспокоит больше всего.
— Он сошел с ума.
— Он и почти все остальные, кто работал на этой шахте.
— У вас уже есть какие-то идеи насчет того, что могло стать причиной случившегося, верно?
Кинросс, не отвечая, продолжал водить лучом фонаря по стене. Вдруг он заметил какую-то надпись.
— Смотрите…
Холд посветил своим фонарем. На камне были неуклюже выведены темно-коричневые буквы.
— «Мы были людьми», — вслух прочитал Кинросс.
Холд подошел и осторожно поскреб основание одной из букв.
— Это кровь, — определил он.
Справа, словно подпись, Айлин приложила свою руку. Ладонь, отпечатавшаяся на шершавой стене, наводила на мысль о доисторических рисунках. Это одновременно завораживало и потрясало. Кинросс представил себе, как образованная, цивилизованная молодая женщина окунает пальцы в кровь только что убитого ею человека, чтобы оставить последнее послание…
— Она была уверена, что никогда не выберется из этой ямы, — сказал Скотт. — То, что она пережила, слишком выходило за рамки человеческого. Для нее это был конец света. Девушка видела, как все вокруг потеряли рассудок, и видела, к чему это привело.
— Вы не ответили, доктор. Вы знаете, что здесь произошло?
— Думаю, что да. Дженни выдвинула одну гипотезу, и то, что случилось здесь, вполне может служить доказательством ее правоты. С тех пор, как она изложила мне свою идею, у меня пропал сон. Если мы хотим выжить, нам надо найти объяснение, по крайней мере, пока у нас еще есть разум, чтобы это сделать…
15
Дженни сидела в глубине больничного кафетерия перед чашкой остывшего чая. На ней были солнцезащитные очки, но, несмотря на это, Скотт сразу ее узнал.
— Zdravstvuitye! — сказал он с сильным русским акцентом. — Это означает «добрый день». Это все, что я сумел привезти из своего путешествия…
— Утомительная выдалась поездка? — спросила Дженни.
— Бывали и похуже.
Скотт сел и стал разглядывать Дженни. Ее лицо заметно осунулось; волосы девушка убрала в хвост, что у нее всегда являлось плохим знаком.
— Я места себе не нахожу, — внезапно сказала она, — Все мои представления о мире пошли прахом. У меня такое чувство, будто я потеряла семьдесят процентов своего мозга.
— Тебе надо выговориться…
— Понимаешь, прежде все было просто. Я чувствовала себя уверенной, у меня была работа, были мои близкие, я считала, что приношу пользу, и вдруг… Ощущение, будто меня выбросило из этой жизни. Люди вокруг продолжают жить, смеяться, а я смотрю на них и знаю, что нас всех ждет.
— Ты получила какие-то новые данные?
— У меня их уже в избытке, и все они только подтверждают мою гипотезу. Это невыносимо. Я уже не могу думать. Последние три дня я смотрю на людей и меня не покидает мысль, что через несколько недель наступит Рождество, все будут праздновать… Уму непостижимо: люди будут танцевать, а корабль в это время — идти ко дну. В лаборатории люди сводились для меня к генетическим кодам, статистическим показателям… К некой абстракции. Но когда я выхожу на улицу, когда вижу их воочию — это совсем иное. Ты, наверное, думаешь, что я сошла с ума.
— Ничуть нет. Сегодня утром в аэропорту я был так рад снова увидеть толпу, увидеть нормальных людей, которые едут в отпуск или на работу, которые заняты простыми заботами.
Дженни глубоко вздохнула.
— Как прошло в Сибири? — спросила она.
— Я мало что успел увидеть. Тела, таблички… Я привез пробы, взятые у выживших. Если тебе не трудно, я бы хотел, чтобы ты сама занялась ими. Имей в виду, это строго конфиденциально.
— Конечно. Что именно ты ищешь?
— Доказательство, что у тех, кто работал на этой шахте, действительно случился коллапс.