— Пора возвращаться.
Подходя к дому, Скотт заметил, что из окна гостиной на них смотрит незнакомый молодой человек. Холд сразу отправился в комнату, где размещались компьютеры, а незнакомец подошел к Кинроссу.
— Здравствуйте, доктор. Меня зовут Томас Шенкель. Я тот самый, кто…
— Отец Эндельбаум рассказывал мне о вас, — перебил его Скотт, пожимая ему руку.
— Доктор, если вы не против, я хотел бы о многом вас расспросить. Для меня это такая удача…
— У меня тоже есть к вам несколько вопросов, — ответил Скотт. — Что же, пойдемте.
Кинросс и Шенкель прошли в одну из незанятых комнат на втором этаже. По дороге молодой человек так и жег доктора взглядом, отчего Скотту даже стало неуютно. Не успев сесть, Томас начал:
— Несколько месяцев назад в журнале «Ланцет» вы заявили, что само определение деменции на данный момент должно оставаться открытым; ограничение этого понятия снижает шансы разобраться в природе заболевания. Вы говорили, что восемьдесят процентов симптомов являются общими для более шестидесяти патологий, и что необходим общий взгляд на болезнь, без привязки к деталям и частностям. Это соответствует тому, с чем сталкивался я сам. Подгонять различные патологии под узкие рамки есть ошибка.
— У вас имеется соответствующий опыт?
— Я работаю в нашем больничном центре. Мы используем альтернативные методы, в частности, гипноз и специальные диеты. Но мы не выбираем, каких пациентов принимать, и работаем со всеми, кто к нам поступает.
— То есть деятельность вашего центра посвящена не конкретной болезни, а людям, которых вам поручают?
— Именно так, доктор.
— А каким образом пациенты поступают к вам?
— Чаще всего это те, от которых отказались все остальные. Нестандартные случаи; классическая медицина не в состоянии точно диагностировать, чем они страдают. Обычно их без долгих выяснений просто записывают в сумасшедшие.
— С молодым человеком, которого мучают видения, произошло именно это?
— Девдан был направлен к нам из психиатрического госпиталя, где уже не знали, чем ему помочь. Он утратил все когнитивные способности. Будь он на сорок лет старше, думаю, ему бы диагностировали болезнь Альцгеймера. На мой взгляд, этим диагнозом часто злоупотребляют. Больному духом ставят «Альцгеймер» с той же легкостью, как прежде больному телом ставили «рак». Если врачи в течении многих лет не могли определить, чем страдает пациент, у него подозревали рак.
Кинросс выпрямился. Рассуждения юноши показались ему небезынтересными.
— У вас, должно быть, есть собственное видение этих болезней, — сказал он.
— Мы в нашем центре часто имеем дело с крайними случаями.
— И к каким выводам вы пришли?
— Единственное, что можно сказать наверняка, — что очень многое остается вне нашего понимания. Мы постоянно сталкиваемся с парадоксами, с необъяснимыми феноменами. Когда я вижу людей, которые забыли свое имя, но способны в уме перемножать восьмизначные числа, или которые потеряли рассудок, но могут с фотографической точностью описать место, где они были несколько лет назад… Тут в пору задуматься, в порядке ли твой собственный мозг, как вы считаете?
— Я совершенно согласен. Отец Эндельбаум говорил, что вы написали какой-то очерк. О чем?
— Три года назад я помогал одной рабочей группе, и этот случай буквально изменил мои представления о структуре человеческой психики. Я стал следить за работами этой группы. Вместе с представителями других религиозных конфессий мы организовывали конференции на темы, находящиеся на стыке социологии, философии и теологии.
— Какова была тема той конференции?
— «Почему человека отделяют от его души?»
— Звучит как название эссе по философии…
— За круглым столом сидели христиане, мусульмане, иудеи, буддисты и атеисты. Во время трех первых собраний дискуссия разворачивалась вокруг концепции души и той роли, которую она играет в природе человека. Все участники сошлись на том, что пройдя фазу материального развития, каждая цивилизация вступает в более духовную эру. Эта эволюция наблюдается у всех. Но в условиях глобального мира цивилизации стремительно сближаются, нивелируя различия между собой. Одновременно науке удалось сделать то, на что оказалась не способна ни одна конфессия: прогресс объединил мир гораздо эффективнее, чем религия. У нас одинаковые технологии, но не одна вера. Таким образом, в середине двадцатого века наука взяла верх над религией, и религия стала слабеть.
— Вы против этого?
— Я против обскурантизма, доктор, как в религии, так и в науке. Та рабочая группа потратила месяцы, чтобы сформулировать несколько тезисов, на мой взгляд, чересчур возвышенных и оторванных от реальной жизни. Однако я продолжил следить за работой группы, и не пожалел, поскольку это оказалось очень интересным. Под влиянием атеистов они спустились с небес на уровень человека. Отказавшись от аналитического метода, они поставили во главу угла индивида. Свои рассуждения они начали с того, что в процентном соотношении количество пациентов, страдающих деменцией или различными психическими дисфункциями неуклонно прогрессировало на протяжении последнего столетия. Этот феномен совпал с возвышением науки. Во всем мире происходит рост психических заболеваний, обычно объясняемый старением, экологией, стрессом. Наука как таковая в этом не виновата, но ораторы поставили вопрос: не связано ли это каким-то образом с упадком религии?