Женщина-шофер залезла в кузов и стала подавать чемоданы, узлы. Их было немного: два небольших чемоданчика и три-четыре узла. Принимал Пызя.
К окну подошла мама и тоже посмотрела на полуторку и людей около нее. Помолчав, сказала тихо и грустно:
— Опять эвакуированные. На квартиру. И когда это кончится?..
2
Длинный черноволосый мальчишка топчется у калитки Пызиного дома и наблюдает за тем, как я пересекаю улицу, направляясь к нему. Булыжники мостовой жгут мне пятки, но я не обращаю на это внимания — мне хочется выглядеть независимым и взрослее, чем я есть на самом деле. Подхожу и не знаю, что сказать. Смотрю на него, он — на меня. Лицо у мальчишки смуглое, скуластое, нос приплюснут, глаза карие, их разрез узкий и длинный. Черные жесткие волосы на крупной голове подстрижены под «бокс», на лоб ложится непокорный чубик. Мальчишка накручивает его на указательный палец. Наверное, привычка: крутит и не замечает.
— Ты чего? — наконец спрашивает он.
— Да так, ничего, — отвечаю я. — Смотрю, стоишь… Ты кто?
В его карих глазах, удивление и интерес. Он перестает крутить свой чубнк.
— Не знаю, о чем ты спрашиваешь.
Слова произносит он мягко и плавно, врастяжку, с чуть заметной картавинкой.
— Ты не русский? — опять спрашиваю я.
— Нет, я казах.
— Казах?
Настала моя очередь удивляться. До этого мне не приходилось встречаться с казахами, тем более разговаривать с ними.
— А не врешь?
Мальчишка пожимает угловатыми плечами, будто хочет сказать: «Есть нужда врать…»
— А как тебя звать?
— Арик… Арик Рысс.
— Как это? — не понял я. — У тебя сразу два имени?
— Нет, — улыбнулся он, обнажив в улыбке ровные белые зубы, — имя мое Арик, а фамилия Рысс. Вот и получается Арик Рысс.
— А-а, ну тогда понятно, — говорю я. — А меня Васькой звать… Смелков.
Больше разговаривать не о чем. Я еще не знаю, какой он из себя, этот Арик, что знает, что умеет. Если бы знал, то обязательно предложил бы ему пойти на Кинель ловить пескарей или в луга, на ту сторону Кинеля, за щавелем для борща, пригласил бы, может быть, к себе и показал коллекцию заграничных марок, даже показал бы редчайшие из редчайших. Но я не могу еще доверять Арику и поэтому молчу.
Выручает Валька Шпик. Пузастый, взлохмаченный — выгоревшие волосы торчат во все стороны, он появляется, как всегда, неожиданно — вывернулся из-за угла. Одна штанина у него подвернута до колена, другая прикрывает грязные пальцы босой ноги. Валька лихо насвистывает мелодию известной военной песни, которая начинается со слов «Пусть ярость благородная вскипает, как волна», и скрученным сыромятным ремешком ловко сбивает головки одуванчиков, растущих у забора. Ремешок, рассекая воздух, тонко гудит, а сбитые одуванчики словно взрываются, окутываются клубочком белого дыма.
— Во, — говорю я. — Нашенский шагает… Валька Шпик, мой дружок.
На щекастой физии дружка — улыбка до ушей, в маленьких хитрых и нахальных глазках любопытство. Еще бы! Мимо нового мальчишки, да еще на нашей улице, Валька не пройдет.
— Чего стоите? — спросил Валька, помахивая ремешком. Спросил меня, а смотрит на Арика.
— Стоим от нечего делать, — ответил я.
— А-а… — И без всякого перехода, с явным намерением заинтересовать Арика: — С Туруханки иду… Раков ловили… Знаешь, там их сколько — ого! Потом на костре сварили — вкусные.
— Чем ловили?
— Как чем? — удивился Валька. — Руками. Залезешь в норку под водой, а он ка-ак тяпнет клешней, только держись!
— Больно, наверно? — подал голос Арик.
Валька добился своего. Хитро взглядывая на Арика, он тянет:
— Не-е, не больно, только боязно. Лезешь в норку, а сам думаешь: вот-вот схватит… А ты чего, у Пызи теперь будешь жить?
— У какого Пызи? — с недоумением посмотрел на него Арик.
— Ну, у этого, у Пызнякова…
Арик неожиданно рассмеялся: прозвище, видно, понравилось ему.
— Ага, у Пызи…
А Валька не отставал.
— Эвакуированные?.. А откуда? И немецкие самолеты видел? Ну-у, бомбили? Не врешь?
Арик хмурится. Я перебиваю Вальку:
— И чего ты пристал к человеку, как репей к собачьему хвосту? Отстань.
Валька надулся.
— Нельзя спросить, что ли? Тогда я пошел.
— Погоди… Пойдешь завтра на рыбалку?
3
Мама еще не пришла с ночной смены. Работает она в артели «Красные бойцы». Это недалеко — всего квартал от нас по Стахановской улице. Раньше, до войны, в артели делали детские игрушки — автомашины, деревянные лошадки на колёсиках, разные совочки да формочки для игры в песке; другие цеха штамповали замки разных фасонов, лопаты, ложки и вилки, жали масло из подсолнухов, сбивали огромные, вкусно пахнущие круги жмыхов. А сейчас все цеха работают только для фронта — выпускают военную продукцию. Моя мама обтачивает гильзы для снарядов, по двенадцать часов не отходит от станка. Вчера она ушла в шесть вечера и должна прийти после шести утра.