8
Этот день полон горестных неожиданностей. Не успел я проводить маму на работу, как появился Валька Шпик. На щекастом лице его — таинственная пасмурность. Валька не смотрит на меня и молчит, хотя видно, что говорить ему хочется невыносимо, но почему-то и страшно.
— Садись вон на табуретку, — говорю ему. — Я сейчас… Только посуду помою… — Потом не выдерживаю, спрашиваю: — Ну что там у тебя?
Шпик не отвечает, воротит свою круглую, щекастую физиономию в сторону.
— Чего молчишь? Тебя спрашивают… И вообще, знаешь, ты сегодня какой-то не такой… Тебя что, отлупил кто-нибудь?
— Не-е, — крутит он головой.
— Окошко расколотил у кого?
— Не-е…
— Все ясно… Тебе кирпичом по башке заехали, и ты разучился говорить по-человечески. Мекаешь, как тот козел… Ну и правильно сделали, что заехали… — Это моя месть за насмешку, но Валька не понимает. Он смотрит на меня, и на его глазах я замечаю слезы. Этого еще не хватало!
— Ну что ты на самом деле?.. Вот чудак, осталось только зареветь…
Валька пыхтит, ерзает на табурете, словно на гвоздь сел, и наконец выдавливает:
— Дядя Вася с фронта приехал.
В груди у меня что-то замерло, а потом вдруг ворохнулось — горячее и радостное.
— Постников?! — недоверчиво кричу я. — Так чего же ты молчал! Пойдем скорей к нему.
Валька опять крутит головой и опять отворачивается к стенке. Еле слышно шепчет:
— Он без ног…
— Что? Без ног? А как же он…
Все перемешалось у меня в голове. Дядя Вася Постников, первый друг мальчишек, затейник всех наших игр, непревзойденный бегун, неутомимый и азартнейший любитель лапты, клёка, городков! Дядя Вася и вдруг… без ног. Я не могу представить себе это, сколько ни стараюсь. В памяти всплывают совсем-совсем другие картины.
…Только-только над городом промчался летний ливень — озорной, полноводный, шумный. С очистившегося неба, по которому еще плывет темная дымка от бывших туч, летят мелкие брызги. Семицветной аркой опрокинулась над землей радуга. Опять светит солнце, лужи сверкают расплавленным серебром — аж смотреть на них больно; воздух, промытый дождем, чист и прозрачен, и запах у него какой-то особенный, будто где-то рядом разрезали арбуз, минуту назад сорванный с грядки.
Мы рядком стоим у карниза дома и соревнуемся: кто больше поймает ртом капель, летящих с крыши. Поймать трудно, потому что дом двухэтажный и легкий ветерок то и дело меняет полет капли. Но что особенно интересно: глядя вверх, ты отлично видишь эту каплю, сверкающую, вобравшую в себя солнце со всеми его лучами, небо с плывущими по небу облаками. Вот она скопилась на краешке крыши, помедлила, тяжелея, и ринулась вниз. Летит, сверкает, стремительно увеличиваясь в размерах, тугая, холодная и тяжелая, как ртутный шарик… Лови! Нет, промазал, хотя и раскрыл рот шире некуда. Шарик шлепает тебя по лбу и разлетается на сотню мелких брызг. Ты визжишь от восторга и непонятного ощущения счастья, торопливо отираешь ладошкой мокрое лицо и ждешь нового полета ртутного шарика. И каким гордым ты себя чувствуешь, когда капля влетает тебе прямо в рот! «Есть!» — на всю улицу кричишь ты и начинаешь смаковать то, что ты поймал с крыши. Признаться честно, вкусного мало — эта крошечная частица небесной воды успела добросовестно вобрать в себя и ржавчину, и запах масляной краски, отлетевшей от жести, и пыль, которая противно скрипит на зубах… Но это не важно. Главное, поймать эту невкусную каплю и поймать ртом!..
Мы так расшумелись, что, видимо, потревожили жильцов дома. На втором этаже вдруг распахнулось окошко, появилась голова дяди Васи Постникова.
— Эй, вы, воробьи, чего разгалделись на всю округу?
— Ура! Дядя Вася дома! Ура! — закричали мы вразнобой.
— Тиш-ша! — Дядя Вася смешно вытаращивает свои веселые глаза и шлепает ладонью по подоконнику. — Весь дом взбулгачили… Ну, чего распищались, словно в лапту поиграть захотелось…
Нам только это и нужно. Мы вновь кричим «ура!» и бросаемся во двор.
И вот, вот самое захватывающее… Дядя Вася бьет по мячу мастерски — мяч звенит и взлетает под самое небо, превращаясь в малюсенькую черную точку. Иначе нельзя — мячик может улететь на соседний двор и тогда считай, что он пропал — не найдешь. Мы бегаем во весь дух, не разбирая дороги, по лужам, по теплой, нагретой солнцем и размытой дождем земле. Во все стороны летят осколки луж, будто ногами мы разбиваем зеркала, вместе с этими радужными, сверкающими в лучах солнца брызгами с ног срываются жирные ошметки грязи, и вскоре нас не узнать — мокрые, грязные, но безотчетно веселые и счастливые, с раскрасневшимися лицами, с азартно поблескивающими глазами. И, конечно, не обходилось без того, что кто-то из нас оскользался, падал и со всего маху ехал юзом на животе или заднице по такому месту, где грязи было больше всего. И тогда двор оглашался восторженными воплями мальчишек…