Не знаю, как я напал на ту артиллерийскую часть. Мне потребовалось немало времени, чтобы убедить их направить удар в этот район. Наконец, они выпустили один или два пробных снаряда с белым фосфором. Я не увидел падения ни одного из них, к тому же снаряды белого фосфора и близко не создают такого грохота, как фугасные. В конце концов, я убедил их посылать фугасы; и тогда я услышал их и направил обстрел на участок, на котором мы видели движение вражеских войск.
Я не предполагал, насколько эффективным оказался тот артиллерийский удар, пока не произошло два события. Вернувшись в Штаты несколько месяцев спустя, в военно-морском госпитале Святого Албана в Нью-Йорке я встретил человека, который участвовал в том бою, парня из 2-го батальона 7-го кавалерийского полка, который подошёл ко мне и поблагодарил за тот артогонь. Я ходил по коридору на костылях для моциона, и он подошёл ко мне тоже на костылях. Одна его штанина висела пустой. Он сказал, что тот артиллерийский удар отнял его ногу, но спас жизнь, и что он благодарен. Я был поражён. Позднее, приблизительно в 1971-ом году, мне пришлось выступать в качестве свидетеля в военном трибунале в Форт-Ливенворте, и там я столкнулся с сержантом Ховардом из роты "чарли". В бою он вместе с несколькими бойцами оказался на позиции впереди меня. Ховард рассказал, что всякий раз, когда к ним приближался противник, артудары приближались тоже и разносили его в пух и прах. Он сказал, что артиллерийский огонь стал единственным средством, что сдерживало врага и сохранило им жизнь. Приятно узнать, что сделал что-то хорошее. И мне же ещё приходилось спорить, чтобы выделили фугасы!
В какой-то момент я потерял чувство времени. Знаю только: до наступления темноты, после наступления темноты, — вот и всё. Помню, как в ту ночь я с кем-то разговаривал по рации, говорил, что слышим, как мимо проходят группы неприятеля, что слышим одиночные винтовочные и пистолетные выстрелы; что раздаётся возглас или крик, — а за ним следует одиночный выстрел. Я чертовски ясно понимал, что происходит. Противник добивал наших раненых.
Когда прибыл патруль помощи, я думаю, он подошёл ко мне с юга. Я направлял его к нам, стреляя из 45-го. На юге они подобрали нескольких раненых американцев, которые тоже настроили рацию на мою частоту. Когда пришёл патруль, я слышал, как его командир оговорился, что не ожидал такого количества раненых; что их количество его ошеломило. Помню, он спросил: "Кто здесь главный?" Я его слышал, но мозг мой долго не реагировал, пока, наконец, я не выдавил: "Сюда". Они привели с собой санитара, и тот сделал мне укол морфина. То был первый укол, первая медпомощь, которую я получил, — не знаю, — часов за двенадцать или даже больше. Санитар наложил мне на ногу жгут.
Командир патруля сказал, что не может взять всех: у него не хватало людей, чтобы всех унести. Сказал, что должен оставить меня и других с санитаром, что возьмёт с собой только самых серьёзно раненых. Помню, что после того, как они ушли, противник возвращался как минимум ещё раз. Группой из двадцати или тридцати человек. Мы видели, как движется противник; ночь стояла ясная, с яркой, почти полной луной.
После рассвета к нам пришло освобождение. Кто-то дал мне флягу. Я был сух, как спичка. Ночью санитар дал мне только один или два глотка. Когда пришла помощь, помню, я выдул целую фля-гу. Я помню, как меня где-то сортировали, может, на "Холлоуэй". Следующее, что я помню, как очнулся в больничной палате в Куинёне. За неделю до Йа-Дранга офицера-сослуживца из роты "чарли", Пола Бонокорси, перевели туда обеспечивать взаимодействие, и он там проведывал бойцов роты "чарли". Он сказал мне, что в то утро, когда мы отправлялись на "Олбани", в рапортичке о годных к службе значилось 108 человек, а на следующий день в отчёте о боевых действиях таких оставалось уже только восемь.
Я прибыл в Форт-Дикс, штат Нью-Джерси, в День благодарения 1965-го года, затем был доставлен в военно-морской госпиталь Святого Албана в районе Куинс, ближайший к моему дому. Я вышел из госпиталя в 1966-ом году, в День поминовения. Ещё три-четыре месяца наблюдался амбулаторно, затем был отправлен во временную отставку, которая в 1971-ом году сменилась на постоянную.
После этого меня ненадолго отозвали на действительную службу для дачи показаний на военном трибунале в Ливенворте. Разбиралось дело рядового роты "чарли", который упился до чёртиков за неделю до "Олбани". Он направил винтовку на своего сержанта и нажал на курок. Винтовка щёлкнула: то ли не была заряжена, то ли дала осечку. Затем он отправился застрелить командира роты. Он сидел на губе, когда нас драли в хвост и гриву. Его предали военному трибуналу и отправили в тюрьму, но в порядке обжалования приговор был отменён, поэтому было проведено новое разбирательство дела, и людей, которые могли бы выступить свидетелями, оставалось не так много".