воинскую верность своему времени, своему долгу:
Моя земля — одна моя планета.
Она живет среди ночей и звезд.
Мне говорят, что путь бойца-поэта
В ее ночах не очень будет прост.
Но я иду.
8
Есть у Николая Майорова стихи о том, как война украла
у астронома, загнанного в бомбоубежище, небо. Но сам поэт не отдал
ей, уже подступавшей к нашим границам, неба и звезд своей родины,
«зеленого зелья тополей», пенившегося на ее просторах, «лебединой
повадки» волжской волны — всего мира, который:
… зовет тебя и дразнит,
Как женщина с ума сводящим ртом…
Ему мечталось десятилетиями:
… ходить землей, горячею от ливня,
и славить жизнь…
Ему пришлось пройти землей, горячей от взрывов и
пожарищ, и отдать за нее жизнь, отдать жизнь ради миллиона жизней.
Он с любовью вглядывался в посуровевшее лицо родины:
Бурлаками с звонкой бечевою
шли отлогим берегом вязы.
… Дымом потянуло из ложбины,
Ветер дол тревожил горячо.
Кисти окровавленной рябины
Тяжело свисали на плечо.
«Звон» этой туго натянувшейся бечевы слышен в
последних стихах поэта, подставившего свои молодые плечи под
тяжелый груз, легший на его поколение и на весь наш народ в годы
войны с фашизмом.
В одном из стихов Майоров мечтал, «чтобы смерть
застала у высот».
Он погиб во время первого большого наступления
советских войск — 8 февраля 1942 года. Могила его затерялась, место
гибели точно не установлено.
Я не знаю, у какой заставы
вдруг умолкну в завтрашнем бою…
Могли бы в огромных событиях этих и последующих
лет затеряться и сами стихи молодого, почти еще не печатавшегося
9
поэта, известного по большей части лишь своим ивановским землякам
и московским студентам, многие из которых разделили его судьбу. Но
нашлись у него друзья, которые если не смогли вынести с поля боя его
самого, то вынесли память о нем, разбросанные строфы его стихов, не
дали им «умолкнуть».
Одни из них влюблено следили за ним еще со школьной
скамьи, как его ивановский товарищ, поэт Владимир Жуков, другие
принимали участие уже в его первых печатных «дебютах», как
тогдашний редактор литературного отдела многотиражки
Московского университета (а ныне журнала «Наука и жизнь») Виктор
Болховитинов.
Им в первую очередь обязан читатель тем, что может
прочесть эту книгу, взволнованно и благодарно войти в поэтический
мир Николая Майорова,
В тот мир простой, как лист тетрадный,
Где я прошел, большой, нескладный
И удивительно прямой.
А. ТУРКОВ
МЫ
Это время
трудновато для пера.
В.Маяковский
Есть в голосе моем звучание металла.
Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.
Не все умрет. Не все войдет в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
Мы жгли костры и вспять пускали реки.
Нам не хватало неба и воды.
Упрямой жизни в каждом человеке
Железом обозначены следы —
Так в нас запали прошлого приметы.
А как любили мы — спросите жен!
10
Пройдут века, и вам солгут портреты,
Где нашей жизни ход изображен.
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на холсте.
Но время шло. Меняли реки русла.
И жили мы, не тратя лишних слов ,
Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных
Да в серой прозе наших дневников .
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру . Из ковша
Тянули воду полными глотками
И в женщину влюблялись не спеша.
И шли вперед, и падали, и, еле
В обмотках грубых ноги волоча,
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача.
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча),
Он тоже дома женщину оставил,
Не оглянувшись даже сгоряча.
Был камень твѐрд, уступы каменисты,
Почти со всех сторон окружены,
Глядели вверх – и небо было чисто,
Как светлый лоб оставленной жены.
Так я пишу. Пусть неточны слова,