хорошо училась, с седьмого класса неизменно входила в
редколлегию школьной литературной стенгазеты.
Она, несомненно, выделялась среди других девчат, как и
Николай, который, несмотря на неброский облик, был
мальчишеским лидером. Ни в одном из воспоминаний о
Николае Майорове мы не найдем имени этой девушки. О ней
было известно составителям сборников его стихов Владимиру
Жукову и Виктору Болховитинову. Только от нее могло попасть
в сборник приведенное выше стихотворение (и ряд других,
адресованных поэтом ей лично). Он нигде с ними не выступал и
не публиковал.
Получилось так, что ее переписка с Николаем была
уничтожена ее мужем (без сомнения, под давлением извне). Но
в 1943 году одну тетрадь с несколькими стихотворениями
Майорова, как дорогую для себя память, она оставила на
сохранение своей матери. Позднее эти стихи перешли к брату
Николая Виктору, а затем попали к составителям сборника.
В ноябре 1973-го она приезжала в Иваново на встречу с
другом Майорова поэтом Владимиром Жуковым. После
доверительной беседы хотела оставить конверт с рукописью
кратких воспоминаний, но присутствовавший при разговоре
ивановский прозаик и очеркист Виталий Сердюк, пробежав их
глазами, попросил добавить к тексту то, о чем беседовали.
Дополнения она внесла на свободные места между абзацами на
листе из ученической тетради и в конце его оборотной стороны.
Мне довелось держать в руках этот белый конверт и
вложенный в него тетрадный лист. На конверте синей пастой
180
шариковой ручки – три строки: «Евгения Фѐдоровна
Манушкина (воспоминания о Майорове). Записано 20 ноября
1973 г.», внесенные, очевидно, кем-то из писателей –
участников беседы. А вот вложенный лист заполнен ею лично и
в два приема.
«Скажи мне, ветер…»
В 70-е годы ей было уже за пятьдесят, и почерк утратил
былую четкость. Начало записей разборчивее и крупнее, а
дополнения, написанные в волнении, прилюдно, ужатыми
буквами, читались с трудом.
Подписи под воспоминаниями не было. Остается неясным:
какая фамилия указана на конверте – девичья или в замужестве?
По логике – девичья, фамилию по мужу она вряд ли стала бы
называть, оберегая покой семьи. Собеседникам, судя по всему,
было поставлено условие (которое они выполнили): не называть
ее имя ни в разговорах, ни в печати, не травмировать ее семью
перепиской. Основное, что знала, она рассказала, немногие
документы и запомнившиеся строки Николая передала
составителям сборника. Обратный адрес на конверте не указала,
тогда он оставался известен лишь собеседникам.
Но их теперь уже нет среди нас, и восстановить
подробности той встречи уже невозможно. И этот эпизод в
биографии поэта обернулся полураскрытой тайной. Нет в
живых соучеников Николая по школе, сотоварищей по
московскому вузу. «Прервалась связь времен»…
Виталий Сердюк через полтора года опубликовал очерк
«Поэзия, раскрытая ветрам» в литературно-художественном
сборнике «Волжский прибой» (Ярославль, 1975). Затем,
переработанные и дополненные его варианты под названием
«Выше смерти» – в журнале «Молодая гвардия» (1975) и в своей
книге «Судьба писателя /Воспоминания и размышления»
(Иваново, 2000). В каждой из этих работ автор уделил внимание
встрече с Евгенией Манушкиной.
Сердюк не называет ни имени, ни фамилии собеседницы,
начав очерк уклончивой деликатной фразой: «Ее зовут...
Впрочем, не в имени дело. Она принадлежит к числу тех людей,
181
которые тихо несут в глубине сердца память о прошлом. Передо
мной сидела немолодая уже женщина – жена (очевидно, муж к
тому времени был жив. – В. Т.), мать, бабушка (тогда было
«трое детей и внучка». – В. Т.). Пряталась, маскируясь в
волосах, беспощадная седина. В глазах – усталость и грусть. Но
в прямом твердом взгляде, в спокойном благородстве лица
угадывались недюжинная сила и воля человека, много
испытавшего в жизни, умение владеть собой. Эти умные глаза,
видимо, видели через годы – и его, и себя – юную еще,
красивую, гордую и, чего греха таить, знавшую, что многие
мальчишки почли бы за честь понести из школы ее портфель.
Но час ее первой любви еще не пробил <…>»
«Скажи мне, ветер, не встречал ли девушку, как песенка
моя?»… Теперь известно, что эти строки стали импульсом
нарождавшегося у Майорова стихотворения «Ветер»:
Сквозной, он шел наперерез
жаре. И вопреки июльской лени
он взмыл в сухое небо. Лес