Хотя. Ему особо-то и не нужно — оправдывать себе. Еще чего. Занятия похуже для царя не нашла?
Она, пытаясь держать себя в руках, подходит к парте и присаживается за стул, забыв о короткой юбке. И она, как назло, подлетает вверх, оголяя верхнюю часть ног. Чертыхнувшись про себя, она яро пытается вернуть все на свои места, пододвигая стул ближе.
Позади слышится приглушенный смешок. Специально ли он сделал вид, что ему это смешно? Или же на самом деле она выглядела так нелепо?
Впрочем, неважно. Какая вообще разница? Она пришла сюда только для того, чтобы отбыть дежурство, а не размышлять, о чем же там подумал Драко, когда она сделала что-то.
Было бы, конечно, в разы лучше, если бы его фигура не маячила над ней. Насколько же было бы удобнее. Потому что его тень, лежащая на ней, было сродни горы, висевшей на плечах. Это настолько отягощало ситуацию, что ей было тяжело пододвинуть к себе лист бумаги.
Перестань о нем думать, займись работой. Снегг за плохое выполнение по головке не погладит.
Но как тут не думать, когда он демонстративно покашливает?
Это было сейчас нарочно сделано?
Успокойся, Гермиона. Для него то, что он тебя ударил, что изменил тебе, не имеет особого значения. Поэтому все его действия никак с тобой не связаны.
Нужно продолжить работу. Или хотя бы ее начать.
Берет бумагу, кладет перед собой.
И как можно внимательно изучать текст, когда в голове только и крутятся мысли, чтобы он поскорее свалил отсюда. К Марии, Пэнси, Блейзу — куда угодно, только чтобы не было его персоны.
Ему было все равно, а ей было тяжело — вот так сидеть и делать вид, что ничего не произошло. Она каждый раз прокручивала в своей голове, как он изменяет ей с этой гадкой Марией. И даже пощечина как-то сама собой забылась на фоне другого события.
—Герм.
Дрогнула, подскочила. Пером, которое макнула в чернильницу, чуть ли не оставила кляксу на работе первокурсника.
Как он ее назвал? “Герм”?
Мерлин, он никогда не обращался к ней так. Это вообще он позвал ее?
Неважно. Грейнджер, возьми себя в руки, немедленно.
— Гермиона.
Спина напряглась, словно ее натянули поводами. Уши навострились, боясь пропустить хоть слово. А рука застыла на месте, зависая на листом бумаги.
Не отвечать ему. Не отвечать ему.
А так бы хотелось наорать и высказать все, что думаешь. Но лучшее средство против человека — делать вид, что тебе абсолютно параллельно. Что он там говорит, делает, чувствует. И пусть в тебе вулкан рождается, внешне ты — ледяная неприкосновенная статуя.
Она слышит, чувствует его шаги. Неспешные, медленные.
Наклоняется над работой, надеясь создать впечатление, что трудится. Пока в голове каждый шорох отдается стуком, звоном колоколов.
Не волнует, тебя это не…
…холодная рука касается ее плеча. И девушка чуть ли не влезает, со всей дури смахнув ее.
Черт! Это что сейчас было?
Он позволил дотронуться до нее? После того, как ударил? После того, как изменил с этой шлюхой?
Ну уж нет! Пусть он приставать будет к кому-то другому.
Она поднимается на ноги, отходя на другую сторону от него. Словно одна парта может спасти.
Он смотрит на нее своим обычным взглядом, прохладным и незаинтересованным. Однако видно же, что он сгорает от чего-то внутри.
Или тебе опять кажется? Опять эти дурацкие наивные мысли?
Очнись! Ему наплевать. Но, с другой стороны, он же зачем-то начал разговор, прикоснулся к ней.
Такой родной рукой, таким родным жестом.
И слова сами вырываются:
— Не трогай меня.
Она упадет. Если не упадет, то ляжет здесь в обмороке. Потому что все, как в первый раз: он смотрит, а она тонет под этим взглядом. И ничего не может с этим поделать.
Злится, ненавидит. Но понимает: если он скажет одно простое слово “извини”, она все ему простит. Потому что безумно любит и…
…Боже, какие родные глаза.
— Извини.
Душа уходит в пятки. Черная масса поглощает ее. И его голос похож на эхо.
Правда? Он извинился?
Драко Малфой попросил прощения?
Она чуть ли не улыбается. И сердце вновь начинает биться после паузы, и она дышит.
— За что?
Голос дрожит. Тоненько, слабенько.
А как же то, что ты обещала себе? Не говорить с ним, не смотреть?
Все это идет к чертям, когда он сам начинает беседу. Когда не психует, не обзывает ее грязнокровкой.
Это неправильно — такое не прощают.
— За то, что ударил тебя.
Его руки в карманах. Спина ровная. Каменное лицо.
Он никогда ни при каких ситуациях не меняется? Это его жизненная позиция — быть камнем? Статуей?
— А я думала за то, что переспал с Марией.
Он на мгновение хмурит брови. Его взгляд становится удивленным, но затем все возвращается на свои места — невозмутимость приходит к нему.
Она ликует. Именно сейчас она выиграла. Он думал, что она ничего не знает, но нет — даже у такой маглорожденной есть люди, которые могут их увидеть, могут рассказать. И она не так проста, как казалась на первый взгляд.
Но ликование быстро проходит. Случилось то, что уже случилось. И, вероятно, не в первый раз. А его оправдания никак не помогут.
Она вдруг стала зла на саму себя. Что, решила так быстро простить ему все?
Нет, это возмутительно. Если человеку все прощать и закрывать глаза на каждые плохие поступки, он будет думать, что ему все позволено. И тогда ситуации будут все ухудшаться и ухудшаться.
Никогда нельзя закрывать глаза на измену.
— Откуда ты знаешь?
Даже сейчас он спокоен. Словно ничто не способно пошатнуть его.
Однако Гермиона видела его в разных обстоятельствах и знает, что может скрываться за этой маской безразличия. Но кто может дать гарантию, что он при ней честен?
Никто. И он лгал. Все это время.
Мерзавец, вот, кто он.
Она кривится от презрения к этому человеку. Он ей больше никто. Такого человека, как раньше, больше нет. Пустое место.
Пусть будет так. Пусть все так и останется.
— Источники.
И снова смешок.
— Какие у тебя, нахрен, источники?
Она сейчас врежет. Не будь этой партой, она бы залепила очень смачную пощечину.
— Какая разница? — ей до жути неприятно стоять здесь, вместе с ним. Этого человека больше нет. Зачем тратить время на него? — Суть не в этом!
Хватит. Хватит находиться здесь.
Она чувствует, что заплачет. Слезы теплотой появляются на глазах, и она быстрыми шагами пересекает комнату.
Он не должен увидеть ее в таком состоянии, только не сейчас.
Думать, что его нужно забыть, что он — никто, так легко, но это только на первый взгляд. Потому что окрестить человека, которого любишь, умершим — невозможно.
Когда маленькая ладошка касается двери, она не выдерживает. И срывается.
— Зачем ты это сделал? Неужели тебе плевать на меня?
Она оборачивается. И смотрит. Пока крошечная слеза разрезает щеку.
А он стоит, повернутый к ней лицом. И молчит.
Снег, превращаясь в град, падает на окна школы, на тропинки. И отдается страшным шумом в ее голове.
Больно, страшно, обидно.
Лучше бы она не знала его, лучше бы не была старостой. Что угодно, только бы не знакомиться с ним.
— Я и не хотел.
И пожимает плечами. Просто пожимает плечами.
Недоверчиво смотрит. Он же видит, как ей плохо. Зачем же и сейчас врать?
— Скажи правду, будь мужчиной. Признайся, — сквозь ком в горле, просит она.
Сделай это, Драко. Расскажи все, как было. И это будет лучше, чем жалкие оправдания.
Он приседает на парту, вытянув вперед длинные ноги.
— Я правда не хотел.
— Да? — почти кричит. — И как же это случилось?
Он становится настороженным, в одно мгновение. Словно все те краски смываются, и перед ней становится настоящий он, каким есть в душе. Его голос слегка взволнованный:
— Я не знаю. Я ничего не помню.