Заливается смехом, отдающим на пол школы.
Не помнит? Ничего посмешнее придумать не мог?
Она-то смеется, вот только на деле совсем не смешно.
Он действительно думает, что она такая тупая и поверит в его басни? Она так опустилась в его глазах?
В его взгляде появляется злость. Руки сжимаются в кулаках, и парень тяжело дышит.
— Я клянусь тебе! — на повышенных тонах продолжает он. — Я действительно ни черта не помню.
Отшатывается. Прижимается спиной к холодной двери.
Его поведение пугает ее. То спокойный, безучастный, то взволнованный, а теперь — и злой.
— Я не верю.
Хмыкнул.
Не хочешь — не верь. Достала уже.
Но, когда девушка вновь отворачивается, чтобы уйти, в его голове быстро начинают крутиться слова, чтобы остановить ее.
— Но это правда!
И эти слова припечатывают ее к полу.
Правдаправдправда.
Не имеет значения. Это было. И если Драко не помнит это из-за того, что перепил на празднике, это ее не касается.
Придурок чертов.
— Мне все равно.
Она даже не поворачивается. Но и не уходит.
Ждет.
— Проверь, если не веришь.
Она оборачивается, нахмурив лоб.
Проверять? Это что, отношения такие? Чтобы человеку не верить на слово и проверять какими-то способами.
И, интересно, какими.
— Мне рассказали, что было между тобой и ней. И это правда, ты сам подтверждаешь. Мне больше ничего не нужно.
Ее удивляет его реакция. Он не холоден, не напорист, не безразличен. Наоборот — очень взволнован, словно ее отказ может сильно помешать чему-то.
— Проверь. Я же знаю, ты хочешь узнать правду.
Обходит парту, подходя ближе к девушке. А она косится назад. И, как всегда, врезается в дверь. Очень удачно.
— Я и так знаю правду.
Но она больше не уверена в этом так сильно. Если он хочет показать как-то, что это было ложью, то, значит, действительно все было не так, как преподнесла Джинни. Но зачем ей это?
В ее воспоминании предстал образ рыжеволосой, которая узнает все про Драко. Которая смотрит настороженно, когда девушка косится в его сторону. Когда она отводит ее брата в сторону и что-то говорит. А в глазах читается раздражение.
Это все приводит к тому… Нет, неужели Уизли не хотела, чтобы она более близко общалась с Роном? Но из этого нельзя вынести никакого здравого смысла. Во-первых, Джинни очень хорошо относилась к ней. Во-вторых, поссорив их с Драко, она только увеличивает шансы на отношения с братом.
Нет, это было полным бредом. Девушка не могла лгать. Значит, врал он. Как всегда. Гермиона привыкла.
— Нет, ты ничего не знаешь.
Начинает злиться. В глазах пробегает нетерпеливость, и губы сжимаются в тонкую линию.
— Проверь — узнаешь.
— Зачем это тебе?
Холодная ручка впивалась в тонкую кожу, и она еле сдерживала себя, чтобы не поморщиться или подступить хоть на шаг ближе к нему.
Ты же помнишь? Не прощаешь, не введешься на очередной обман.
— Мне самому нужно понять, что произошло тогда.
Он смотрит на нее пронзительным взглядом, которым можно было бы заставить человека утопиться. Но она продолжала стоять, отрицая все это.
Не надо ничего проверять, узнавать, открывать правду. Она уже известна им обоим.
— А то ты не понимаешь.
— Нет.
Искры почти вылетают, ударяясь о ее лицо.
— Я же сказал, — рыком добавляет он.
Почти дрожит.
Блин-блин-блин.
Блин.
Не поддавайся этому, Гермиона. Только не сейчас. Он же хочет запудрить тебе мозги.
— Проверь заклятием.
— Что? — со вздохом вырывается.
— Что слышала, — яростно. — Проверь заклятием.
— Но… о чем идет речь? — она хмурится, еще сильнее вдавливая себя в дверь.
— Ты прекрасно знаешь, о чем! — почти кричит. Его щеки пылают, а глаза наливаются нетерпением. — С помощью заклятия правды. Узнай ее!
— Но Веритас — это запрещенное заклятие. Других я не знаю.
— Я о нем и говорю. Проверь, Гермиона!
Она чуть ли не плачет.
Боже, это невероятно — видеть его таким злым. Это невероятно — терять последнюю нить само выдержки. И теперь бежать за поисками ответов, что же вчера произошло.
— Но оно запрещенное! — срывается.
И пальцы, дрогнувши, пытаются поправить подол юбки. Будто длинна имела сейчас значение.
— И что?! Это мое дело, мой выбор. Проверяй!
Походит на зверя. На безжалостного, сурового.
Медленно приближается к ней, излучая волны гнева.
— Оно болезненное, — ее голос опускается на ноты ниже. И становится приглушенно-тихим.
— Да я, блядь, знаю! Проверяй! Ну же!
Его рука с силой впивается в ее запястье, с грохотом ударив его об стену.
Дышит прямо ей в лицо, так неравномерно, потоками.
Если она сейчас же не согласится, он разнесет все тут к чертям. Несносная девчонка. Самой же интересно.
— Что?.. Отпусти меня.
Пытается вырвать руку, однако он еще сильнее сжимает ее.
Никуда не уйдешь. Пока не сделаешь то, что хочет.
Она напугана, весьма. В глазах читается страх, который сдавливал ей горло, мешал глотать и что-либо говорить.
Черт. Ей больно, отпусти.
— Соглашайся. Я не позволю тебе уйти!
— Почему ты распоряжаешься, что мне делать?
Обухом ударяет злость по голове.
Он потерян. Он не знает. Он боится.
Он словно потерял память на тот промежуток времени, когда проводил то время с Марией. Потому что ничего, мать твою, он вспомнить не мог.
Нет, как красиво изводилось ее тело, как она сидела на нем, как его руки шастали по ее телу, он, безусловно, отлично помнил. Но то, как и почему это произошло — одна сплошная дыра.
— Потому что это я!
— Не аргумент.
И вторая рука с грохотом врезается прямо возле ее уха.
Вскрикивает, безумно смотрит. И сердце колотится в груди, отдаваясь шумом на весь класс.
— Я не буду тебя упрашивать, Грейнджер. Пошла и сделала, блядь!
Дрогнула. Попыталась выдернуть руку. Без толку. Без толку.
И ей было страшно. От этих пылающих глаз, от красной плоти, от его слов. И ее раздражала, бесила ее беспомощность.
Как обычно, блин! Он делает, что хочет, а она стоит дура дурой. И ничего, Мерлин, не меняется.
— Это болезненное заклятие.
— Я знаю! Это мое тело, на меня оно будет направлено. Мне решать!
— Попроси кого-то другого.
Ногти с силой скребут по двери, оставляя маленькие царапины. У нее по телу бегут мурашки от ужасного звука, такого неприятного.
Он наклоняется ближе, вдыхая знакомый запах шоколада. Он проникает внутрь, дурманит голову.
И вспоминается, как он держит ее на своих бедрах, как несет в комнату. Как руки обхватывают ее маленькую талию, врезают в кровать. Как голос грязнокровки разносится по их башне, а затем он заглушает его жестким поцелуем.
Он прикрыл глаза, сглатывая. От этих ебанных-так-вовремя-появившихся-воспоминаний жар ударяет в голову. И больно-приятное чувство скребет в штанах.
Не сейчас, Малфой. Тебе нужна правда, не эта грязнокровка.
Правда.
Собираясь с духом, он пытается так же яростно глядеть на нее. Однако пылкое желание чуть ли не сносит голову.
Ее напуганные глаза. Дрожащее тело, подпрыгивающая грудь.
Не смотри туда.
Не думай об этом.
— Ты вообще слышишь меня?
И голос такой блядски-сексуальный. Такой взволнованный и, в тоже время, рассерженный.
И в ушах шумом стоят ее стоны, его рыки. Когда он, держась за ее волосы, резко имеет ее.
Нога подкашивается, когда она чувствует возвышение в его штанах. Она приоткрывает рот, изумленно глядя в него.
И от его неожиданного порыва становится еще страшнее.
— Слышу, — глухо.
Потому что горло сжимает сильнейший ком.
Хотеть грязнокровку посреди класса. Хотеть ее тогда, когда ты почти ненавидишь ее за то, что она не может сделать маленькую просьбу.
— Ну так вот — попро…
— Нет. Ты говорила, что можешь сделать многое для меня, но отказываешь в такой мелочи.
— Я… — она возмущенна. — Но оно запрещенное. И тебе действительно будет очень больно. Зачем это нужно?