И он уже устал.
Единственное, что ему хотелось, — это понять, почему он тогда трахнулся с Марией. И еще одна вещь — трахнуть теперь ее, эту Гермиону.
— Потому что я запутался. Мне важно знать это. Я, черт возьми, прошу тебя. Проверь, Грейнджер.
И рука отпускает запястье. Он отходит, поворачиваясь спиной.
Раз в жизни попросил чего-то у нее, и что в итоге? Разве так сложно — наставить палочку и произнести заклинание.
— Просишь?
Почти с насмешкой. Почти смешно.
Веселишься, Грейнджер?
— Все, — стоит спиной. — Вали к чертям.
Пусть идет к своему рыжему, к этому психопату-Ленни. Пускай общается с удродом-Поттером.
Пусть валит нахрен.
— Ладно, — ее голос становится чуточку мягче. Но потом, словно вспомнив что-то, она грубо добавляет: — Только потому, что в последний раз ты нормально попросил.
И что? Теперь он должен “спасибо” сказать?
— Хорошо.
Он неспешно подходит к ней. И замечает, что весьма нервничает.
Веритас считается запрещенным заклинанием, но не проверяемым Министерством Магии. Его можно использовать только с согласия человека, на кого оно будет направлено. Так как проверяемый испытывает сильнейшие боли, похожие на те, когда крепят гвозди к телу и веревками пытаются вырвать сердце.
Она тяжело дышит.
Никогда не проводила это. Никогда не узнавала правду с помощью адских мучений.
— С-сядь, — ее голос дрожит. Как и она вся в общем.
— Нет, — холодно, слишком. И становится понятно, что он сильно нервничает.
— Сядь. Это слишком больно, — почти настойчиво произносит она. — Я не буду ничего делать, пока ты не сдвинешься.
— Ладно.
Присаживается на ближайший стул и ждет.
Ждет. Ждет. Ждет.
— Ну?! — с надрывом.
Потому что ожидание боли — одна из худших вещей, которые можно представить.
— Мне жаль, — сглатывает, — что я не могу просто доверять тебе, Драко. И приходится проверять это с помощью магии.
— Не мы такие, жизнь такая, — язвительно прокомментировал он.
Страх медленной лентой закрадывался в его души, передавался ей. И они уже оба предчувствовали это — боль, муки.
— Может, все-таки не надо? — мягко спрашивает она.
— Надо!
Еще мгновение, и он сам откажется. Потому что твой испуг отклоняется от тебя и пересаживается на другого. Будто это проклятие, которое способно запугать миллионные города.
Достает палочку, не с первого раза. Не может унять дрожь в руках.
Ему будет так больно.
Неужели он готов жертвовать собой ради этой чертовой правды?
Она уже простила его, сто раз. Только бы не это чертово заклятие.
Наставляет древко на его голову, стоя напротив. И с губ слетает:
— Веритас.
Пронзительный стон раздается по классу в первую секунду. Парень, до этого слегка напряженно сидя на стуле, теперь был словно прибитый к нему. Шея вытягивалась вверх, руки и ноги убито болтались. Глаза задержались на потолке. Нос судорожно вдыхал воздух.
— О Боже, Драко!
Она не могла пошевелиться или сдвинуться с места. Просто застыла, как статуя, вытягивая руку вперед.
Что ей оставалось делать? Смотреть, как он мучается?
— Спра…шивай, — стоном просит он.
И голос такой непривычный, жалобный. Пронизанный болью.
— Я… Да, сейчас.
Что спросить? Что нужно было спросить?
Она лихорадочно пытается вспомнить, что хотел узнать Драко. Но, смотря на него, теряет контроль.
Соберись, черт возьми. Чем быстрее узнаешь — тем меньше мучений он испытает.
Мария. Что там было с Марией. Что произошло вчера. Почему они пошли в туалет.
— Тебе нравится Финч, как девушка?
Он жмурится, и звучный крик вырывается из груди.
— Драко!
Бросается рядом с ним, хватая его ладонь в свою. Она вся влажная, по лбу стекает пот. Его колотит так, как больного при температуре +40.
— Нет.
Что “нет”?
Она чуть ли не плачет.
“Нет” — не нравится Мария? Скорее всего.
— А в физическом плане?
— Да.
Он слегка успокаивается. Дыхание становится более-менее уравновешенным. Если человек говорит правду, то заклинание совсем чуть-чуть сбавляет боль, однако, если он врет, — мучения становятся более сильными.
— Она привлекает тебя фигурой? Внешностью?
— Да.
Его глаза полу-осмыслено находят ее лицо. И словно пытаются что-то сказать. Даже сквозь Веритас, он пытается что-то доказать.
Что, Драко, что? Что ты хочешь сказать, милый?
Наверное, она слегка отклонилась от темы. Ему нужно было узнать, как это произошло, а не нравится ли ему Мария.
— Ты хотел ее тогда, на Дне Рождения?
— Да.
И она чуть ли не отшатывается.
Хотел? Он хотел ее тогда?
К ему же были все эти клятвы, эти просьбы провести “обряд правды”? Если он сам прекрасно понимал, что его физические потребности заговорили в тот вечер?
Желание спрашивать дальше пропало, смело рукой. И она бы остановилась, ушла обиженной, но он продолжал требовательно смотреть на нее. Будто говорил: “Продолжай”.
— Хотел так, что мог даже переспать с ней?
— Нет.
Растерянность. Взволнованность. Это током било ее в грудь, заставляя голову искать следующие вопросы. То, что было нужно ему.
— Как это произошло тогда? Раз ты не хотел ее настолько сильно?
Он кривится от боли, но отвечает:
— Не знаю.
Сильнее сжимает его руку.
Знает, она знает, как тебе тяжело. Потерпи еще немного, и мы узнаем ответы.
— И что ты думаешь на этот счет?
— Я не знаю. Я запутался, — почти зубы скрипят. — Но была… ситуация, когда я хотел ее, но… это было вечером… и я почти трахнул ее, но… мысли стали лезть в голову, и… это не произошло.
У него срывало голову. Она накалялась, горела. Казалось, что еще минута, и она взлетит. Руки и ноги пробивало такой дрожью, будто проводили электричество, наливая сверху воду. Но то, что происходило с грудной клеткой, — нельзя было передать словами. Ее словно вырвали, тянули. И ничто не могло остановить эти невидимые руки.
— Какие мысли?
Как ни странно, но теплые пальцы давали странную надежду, что все будет хорошо. Мягкий голос дарил ложные мысли, что это скоро закончится. Наверное, нежность человека, которая была такой отдаленной сейчас, когда его почти разрывало, было единственной зацепкой, чтобы не отключиться полностью.
— М-м-м… — выдыхает. — Здравые мысли. Они помогли мне понять, что я… не хочу ее по-настоящему.
— Как это?
— Не знаю. Это было странно… но я понял, что… они вырывают меня из… вырывают.
— И что было потом?
Перед глазами уже плывет. Едет худенькое лицо с испуганными глазами, парты, стены.
И мыслей никаких нет, будто белое пятно перед веками. Будто только вопросы Гермионы звучали в его ушах, и она давала указания, о чем ему мыслить.
— Драко! — испуганный крик. И она дергает его за руку. — Я произношу антизаклятие!
— Нет! — сквозь сумрак.
Он не может расслышать собственный голос — только ее, орущий ему в ухо.
Держись. Держись, родной. Совсем чуть-чуть осталось, она знает.
— Ты была наверху, мы — внизу. Я оттолкнул ее… она ушла. В этот раз она дала мне напиток… и потом я захотел ее…
— Ты думаешь, что это какое-то зелье?
— Да.
Его голос почти утихал, почти растворялся в тишине. Будто кто-то выключал его и совсем изредка включал.
— Почему тогда ты в этот раз не остановился?
Хмурится. Пытаясь вспомнить.
Белые полотна слегка рассеиваются, предоставляя его сознанию немного раздумий, дают небольшие картины с того дня.
— Я был… зол.
— На меня?
Она задерживает дыхание. Правда — ее слишком тяжело слышать.
— Не только.
И почти сразу же стон вырывается из его уст, а пальцы сильнее сжимают ее ладонь.
— Остановить? Остановить это? Драко!
— Нет. Не…
Она хочет задать свой вопрос, не касающийся того вечера. Ему больно до жути, но это единственный шанс узнать то, что ее так интересует.