Такие люди не живут больше пяти лет после старта болезни.
Она сглатывает застрявший ком в горле. И тихо закрывает книгу.
Она не будет читать – и так все знает.
Лекарств нет. Спасения нет.
Таких людей запирают в клинике, потому что они могут стать убийцами. Потому что они смертельно опасны.
— Меня отправили в эту школу, и я ничего не знал о заболевании. Мама надеялась, что болезнь проявится, когда я уже состарюсь, как это обычно бывает. В 80% так и случается, — он горько усмехнулся. – Но я попал в те 20%, когда организм не способен бороться уже в раннем возрасте.
Он смотрел прямо перед собой, положив руки на колени. Маленькая снежинка качнулась и выпустила струю мелкого снега. Он летел, подскакивал и, так и не долетев, разбивался о порыв воздуха.
Так и он разбивался, не дождавшись старости. Так и он должен был умереть.
У него больше ничего не будет. Он ничего не получит от жизни.
По словам Марии, которая и рассказала ему обо всем, болезнь начала свое действие год назад. Значит, ему осталось жить каких-то четыре жалких года.
Оказывается, мама пыталась его вылечить. Магазин зелий, который она открыла, был создан специально для него, чтобы найти противоядие. И она с его рождения навсегда закрылась в маленькой коморке, пытаясь отыскать лекарство.
Но все было без толку. Лучшие лекари мира не могли создать то, что победило бы такую страшную болезнь.
— Ленни… — ее пальцы сильно сжимаются на плече. – Ленни…
И маленькие слезы скатываются по щекам.
А он почти слышит, как звери разрывают его грудную клетку, и громкие рыдания вырываются наружу.
Он умрет. И перед этим сойдет с ума.
***
Метка жгла. Нет, она горела, чуть ли не срывая кожу с мясом. Даже холодный воздух не помогал.
И эта боль была слишком сильной, чтобы выдержать.
Он бежал по заснеженной улице. Вообще неизвестно, как он мог это делать, считая с тем, что его обе ноги хромали.
Но он продолжал путь, спотыкаясь о сугробы снега. Периодически падая на холодные тропинки, зарываясь лицом.
Темнота поглощала его, она манила. И всем своим видом показывала, что уйти невозможно. Что спасительной дороги нет.
Вообще ничего нет. Кроме этой маленькой тропки, что вела в Хогсмид. Кроме того, чтобы занести руку над Меткой и перенестись в его родной дом.
Впервые он не хотел оказаться там. Впервые теплые объятия Мэнора не должны были раскрыться перед ним.
Он свернул в сторону, пытаясь ориентироваться без света палочки. Лишнее внимание было не к чему. Особенно если учесть, что сейчас перевалило за полночь.
Он мягко ступил на снежную тропку и понесся вперед. Капюшон ударялся о спину, отлетая назад. И через секунду вновь касался спины.
Один рукав он подкатил, чтобы Метка обдувалась зимним ветром. Однако это ни на мгновение не остудило ее, а еще, казалось, сильнее разогревало изнутри.
И ему эта боль уже приелась. Она была родной, с каждым днем все чаще приходящей.
Она была везде: в теле, в голове, в душе. Казалось, что это было, своего рода, проклятием – вечно испытывать ее.
И он не мог избавиться от чувства, что это только начало. Что все плохое еще впереди.
И главное было действительно впереди – Рождество уже через семь дней.
Гермиона ведь не знала, что именно в тот день он будет вынужден доставить ее в Мэнор и сделать то, что ему приказали. Она ведь думала, что это будет где-то там, в неизвестности.
А это должно было произойти через жалкую неделю, пока все эти ученики будут отмечать Рождество. А он должен будет убивать ее.
Черт возьми.
Как же он ненавидел эту Грейнджер. Этот ее взгляд, этот смех.
Чтобы она подавилась им.
Почему именно он? За что? Разве он в жизни так согрешил?
Почему ему суждено убить в этом возрасте? И не кого-то, а Гермиону. Человека, которого он так…
Он так?..
Он и сам не знал, чем было выражено это “он так…”. Но это “он так” не давало ему сил смириться с тем, что он возьмет такой грех на душу. Не давало сил рассказать все Гермионе. Не давало сил вообще ни на что.
Порой, он хотел побежать к Дамблдору и рассказать все о Волан-де-Морте. Рассказать, что он должен будет убить гриффиндорку в Рождественскую ночь. И старик бы помог ему и решил, что делать.
Вся Англия бы узнала о том, что страшный волшебник жив. Что он еще сзывает своих слуг и заставляет их убивать невинных людей.
И, каждый раз, когда Драко уже собирался подняться по ступенькам к кабинету профессора, он разворачивался, чтобы уйти. Потому что смелости обо всем поведать не хватало. Потому что там, в тусклой комнате Мэнора, лежала его больная мать. Потому что ее и отца могли убить за одну только строчку, которую он донес: “Темный лорд жив”.
И приговором в голову.
Он подошел к маленькому магазинчику, где линия кончалась. Где он мог телепортировать, если бы умел. А все, что он мог сделать сейчас, — занести руку над Меткой.
Если он сделает это, то, может быть, каким-то образом спасет себе жизнь. Потому что придет туда, куда сказал Повелитель. Потому что не ослушается его.
И ничего страшного в этом нет.
Только сердце почти вырывается из груди, а пальцы трясутся. И спина наклоняется, а колени сгибаются.
Как немощный старик. Он не мог шевелиться. Будто что-то захватило его тело, и мысли – это все, что у него осталось.
Он не мог сдвинуться с мертвой точки, стоя около витрины. Тупо глядя в темное окно, будто в нем видел спасение. Будто от этого что-то решалось.
Давай, Драко, наставь руку.
Ну же. Не дури.
И он поднимает запястье на пять сантиметров, еще выше.
Давай! Нет времени ждать.
И через мгновение Метка чуть ли не разрывается, а его тело пропадает в страшном вихре.
Темная мгла говорит: “Привет”. И тусклая гостиная уже двадцать минут отзывается ей слабым писком. А все люди – стоном.
Их было немного: он, мать, отец, тетка и Темный лорд. Они сидели по кругу за большим столом, тупя взгляды. Скрещивая пальцы, чтобы не было видно, как они дрожат. Смыкая зубы, чтобы их стук не разносился по всему залу.
И да, он еле держался, чтобы не упасть в обморок прямо здесь, грохнув со стула.
Он был один. В этом помещении, чувствуя мурашки по рукам.
Его мать была не с ним. Его отец был далеко. А тетя…
Тетя была отдана Волан-де-Морту навсегда. И племянник – это не то, что волновало ее.
И он сидел, опустив подбородок, боясь поднять голову и заглянуть в пустые глаза Темного лорда. А тот спокойно ходил вокруг стола, будто выжидая что-то. Изредка кивая головой.
Он приносил страх, беду. Одним своим видом он заставлял человека терять разум. И сейчас Драко нужно было сидеть в трех шагах от темной фигуры, которая маячила туда-сюда, сюда-туда. Словно специально, растягивая время.
И жуткая змея, будто длинная лента Смерти, волочилась за ним. Периодически раскрывала пасть, показывая двойной язык. И его шипение было подобно голосу Смерти.
Все здесь было, как в доме Смерти.
— Драко, — ледяной голос раздался, как эхо. Отскочил ото стен и забрался в голову к маленькому мальчику, ужаснувшемуся от своего имя. – Я рад, что ты сегодня вместе с нами. Нарцисса давно желала увидеть тебя.
Волан-де-Морт перевел взгляд на худую женщину, которая еле сидела на твердом стуле. Длинные рукава скрывали худобу рук, а кофта смыкалась на тонкой шее. Серьги из алмазов были крупнее, чем голова Нарциссы. Казалось, что она периодически покачивалась из стороны в сторону, будто ей было тяжело удержаться прямо.
Она едва заметно кивнула, на мгновение прикрыв уставшие веки.
Драко сидел рядом, ощущая ее тяжелое дыхание. Мать была не здесь, а где-то в другом мире.
Статуя, изваяние. Но не его родная мама, любимая.
И ему было страшно. Потому что болезнь ухудшалась, и это можно было понять не вооруженным глазом.
— Благодарим за проявленное понимание, Милорд, — подала голос Беллатриса, учтиво качнув головой.
Волан-де-Морт спокойно посмотрел на нее, а затем снова обратил свои бусинки на белое лицо мальчика.