Он так же внезапно убирает пальцы, как и засунул их. Вздох разочарования вырывается у нее, но он в ту же секунду входит в нее весь.
И сам орет, не слыша ее. Лишь смотря на то, как поднимается грудь. Как ее руки расцарапывают его спину до крови. Как почти рвут волосы на его голове.
И он, поддавшись животному рефлексу, больно впивается в ее шею губами, оставляя темные следы.
Движется, вбивая в стену. Кусая ее шею, на которой пульсировали вены.
Она мычит, до крови закусывая губу. Ей так хорошо, так невероятно.
Она уже потеряла себя. Куда-то летела, мчала с ним. Пока вода, ставшая вдруг до невозможности холодной, ножами впивалась в горячие тела. Она отрезвляла, но совсем на чуть-чуть, пока он вновь не входил. Сильнее прежнего.
И, ударившись головой об стену, стонет, когда он выходит, и она почти утопает в оргазме.
Такие моменты нельзя было заменить или куда-либо убрать. Ей было просто до невозможности хорошо.
И, спасибо Мерлину, что это было с Драко. Потому что никто, лучше его, не смог бы сделать это с ней.
***
Они шли в ненавязчивой тишине: он держал ее за руку, бросая опасливые взгляды, Гермиона все еще плохо реагировала на прикосновения Ленни. Порой все ее тело пробивала холодная дрожь, а бледная кожа покрывалась мурашками, сливаясь со снегом, который припорошил землю вокруг. Но девушка старалась не подавать виду, ведь он не виноват, он никогда не был виноват не перед кем из них. Всего лишь молодой парень с помутненным рассудком, парень, которому осталось жить всего ничего.
Гриффиндорка больше не боялась — страх испарился вместе со жгучей ненавистью, которая пронизывала ее с ног до головы в течении последних месяцев. Ленни любит ее — вот, что важно.
Гермиона не могла смотреть на него, не испытывая жалости, не испытывая этого колюще-режущего чувства где-то в груди. Старалась, но не могла.
В глубине его темных, как душа дьявола, глаз гриффиндорка различала то тупое отчаяние, которое так часто можно увидеть во взгляде беззащитного животного, которое осознало, что попало в ловушку, и чем больше оно рыпается, тем сильнее сходятся тиски на тонкой шее, лишая возможности дышать. Точь-в-точь таким же взглядом смотрел на нее Драко после того, как стал Пожирателем.
Страх. Отчаяние. Безысходность.
Его серые глаза напоминали по цвету пепел, а тонкая кожа была настолько прозрачной и хрупкой, как у мертвеца. Но взгляд… взгляд был как никогда живым.
Вокруг сновали покрасневшие от мороза дети, раздавалось угрюмое чавканье сапог, в воздухе витал аромат свежеиспеченного имбирного печенья и корицы. Все вокруг казались счастливыми, все, кроме Гермионы и ее друзей.
Жизнь заставила их повзрослеть слишком быстро. Жизнь оставила на каждом из волшебников слишком много шрамов. Жизнь, которую никто из них не выбирал.
Девушка почувствовала, как когтевранец до боли сжал ее ладонь, а затем неловко прокашлялся. Его глаза бегали из стороны в сторону, а на щеках играл нездоровый румянец, и мороз тут явно был ни при чём.
— Ленни, ты что-то хочешь мне сказать? — поинтересовалась она, голос прозвучал слишком тихо и неуверенно. Услышав вопрос, парень вздрогнул и громко вздохнул, будто бы набираясь смелости.
— Я хотел извиниться за то… за то, что произошло тогда. Я не знаю, как это вышло, просто я полный кретин, и я пойму, если ты…
— Ленни! — гриффиндорка резко остановилась, карие глаза смотрели с жалостью и печалью. — Я понимаю, просто забудем.
Страцкий сдержанно кивнул и вновь уставился вниз, на свои черные ботики, под которыми, словно сахар хрустел белоснежный снег. Он понимал, что не может просить у Гермионы что-то, помимо дружбы, — не после того, как узнал о всех потайных уголках своей души, не после того, что сделал.
Ненависть к себе лежала тяжким грузом на плечах Ленни, она ломала его, почти что втаптывала в рыхлую землю. Демон, сидящий внутри него ликовал, но человек рассыпался на части. Он всегда был рядом, обрывисто шепча, вызывающие дрожь слова. Демон был во снах, его обезображенное лицо озаряла улыбка, а темно-карие, такие знакомые, но, в тоже время, неимоверно чужие глаза, лихорадочно блестели. Он заходился в хохоте, а затем замолкал, и это молчание казалось отчаянным. Демон продолжал улыбаться ухмылкой, похожей на оскал. И Ленни готов был поклясться, что если бы смерть могла улыбаться, то улыбалась бы именно так.
Не по-людски. Холодно и до безобразия надменно.
Его демон показывал свою власть над ничтожным мальчишкой, пробирался под кожу, заставлял измучено орать до хрипа в горле. Его демон, который с каждым днем становился все сильнее, подпитываемый яростью и страхом.
— Ленни, я… — знакомый голос словно привел в чувства. По коже прошел ряд мурашек, будто бы крошечные осколки разбитого зеркала глубоко вошли в плоть. Когтевранец не стал дослушивать сестру, через миг он уже стоял перед ней, тяжело и хрипло дыша.
— Пошла нахрен отсюда, Мария, — рыкнул он, словно дикий лев, увидевший давнего врага. Его сердце колотилось как бешеное, сумасшедший ритм отдавался в висках, руки дрожали, из-за чего он их плотно прижал к штанам.
Когтевранка испуганно дернулась, часто хлопая своим длинными, золотыми ресницами, губы подрагивали, а слова застряли в горле, так и не прозвучав вслух.
Ленни оторопело посмотрел сначала на сестру, потом на удивленную Гермиону, выпустившую его ладонь, и приглушённо простонал. Парень устало потер глаза, пытаясь успокоиться.
— Мерлин, прости, — девушка продолжала стоять, словно статуя, застыв на месте. Она бы хотела ответить, но не могла.
— Чёрт возьми! — почти прошептал он, готовый, как последняя тряпка разрыдаться прямо здесь, у всех на виду. Что дальше, Страцкий? Убьешь всех на кого зол, не сумев подавить ярость? Как бы ни так. — Герм, — он виновато покосился в ее сторону, — нам нужно поговорить.
Шатенка рассеянно кивнула, смотря, как Мария удаляется в сторону “Трех метел”. Немного потоптавшись на месте и бросив испуганный взгляд на гриффиндорку, парень последовал за сестрой.
***
Девушка без малого уже час шлялась по заполненной радостно-возбужденными людьми деревушке, вслушиваясь в окружающие ее голоса. Пальцы окоченели и не хотели шевелиться, нежную кожу на щеках неприятно щипало, пышные, кучерявые волосы были покрыты сетью причудливых снежинок.
Ей бы пора согреться, выпить горячего шоколада и закутаться в теплый плед. Но гриффиндорке было плевать на то, что после такой “прогулки” она запросто может слечь с ангиной. Ей не больно, не холодно, а замерзшие конечности упрямо продолжают ковылять вперед. Словно безвольная кукла, уже не чувствует н и ч е г о. От собственных мыслей захотелось улыбнуться сквозь слезы.
Гермионе почти удалось выбросить поведение Страцкого из головы. Все спокойствие и бесстрашие, которое она испытывала ранее, улетучилось, на замену пришел откровенный, что ни на есть самый настоящий, окутывающий душу, страх. Нет, не за себя, а за Ленни. Ведь он даже контролировать себя не может — просто марионетка в руках своего больного сознания.
Слева о чем-то оживленно спорила толпа слизеринцев: кто-то повышал голос и яро жестикулировал руками, кто-то делал очередную затяжку сигареты, выдыхая ментоловый дым через полураскрытые губы, кто-то со скучающим видом облокотился на ветхие стены домов.
Гермиона прищурилась, в надежде увидеть светлую макушку, острые, словно выбитые из камня скулы и надменное идеальное лицо. Но нет, горя и любви всей ее жизни видно не было.
Девушка до боли закусила губу и уныло пожала плечами. Почувствовав на себе чей-то тяжелый взгляд, староста вновь повернулась в сторону змеиного факультета. Блейз задумчиво посмотрел на нее, карие глаза, выглядывающие из-под густых бровей как-то вымучено уставились на гриффиндорку. Спустя несколько секунд мулат еле-заметно для других покачал головой, как бы говоря: “Нет, Грейнджер, Малфоя тут нет”.
Гермиона выдохнула, густой пар растворился в воздухе. Она смущенно улыбнулась, по уши зарываясь в свой вязанный шарф, подаренный мамой на четырнадцатилетие. Старая, потрепанная, вся в зацепках, невзрачная серая вещица, которая так много значит для девушки.