Гнев вырывался из его рта, ядовитой плесенью располагаясь на стенах. Держась над маленькой головой девушкой, раскачиваясь в разные стороны.
Подходит. Слишком быстро, слишком напористо. Нависает тяжелой тенью над ее маленькой фигуркой, забивая в укромный угол. Пожирая серыми глазами, которые медленно становились красными. Уставшие и воспалённые, налитые кровью.
Херова грязнокровка.
Страх накатывал на него новыми волнами — сильными, долгими. С каждой секундой увеличивающимся, протяжными. Они накрывали его полностью, отгораживая от всего другого. Только страх, и ничего больше.
Отгораживали так же, как Драко Гермиону — высокой фигурой, стукнув кулаком по стене. Тихим визгом и маленькой слезой на подбородке.
Строгий, уверенный голос отца звучал в его голове: «Ты должен убить грязнокровку. Убить Гермиону».
Спасительная ниточка промелькнула в его мыслях — а что, если той «грязнокровкой по имени Гермиона» была не она? Не Грейнджер? Какая-нибудь другая Гермиона, учащаяся здесь? На каком-нибудь другом курсе, помладше? Или наоборот: старше?
И, едва схватившись за ниточку протянутой рукой, он отпустил ее, разочаровано выдохнув. Зло при этом рыкнув, как лев.
Отец сказал: «Гермиона Грейнджер». Назвал эту чертову, протоптанною грязью, фамилию.
Убить Гермиону Грейнджер.
Дышит тяжело, заглатывая воздух потоками. Не успевая правильно вздыхать, кашляет, давясь этим гребанным воздухом.
Новый оглушительный удар раздается около ее левого уха. Ресницы быстро моргают, и девушка от неожиданности даже подскакивает, врезавшись плечом в тяжелую руку.
Черт.
— Ты же знаешь… — его голос дрожит, мысли сбиваются. Ничего путного на ум не приходит, и он лишь сильнее злится. — Ты же слышала. Ты слышала. Слышала разговор?
Она молчит, смотрит на вздымающиеся вены. И понимает — он готов, готов убить. Прямо здесь, прямо сейчас. Той самой палочкой, что торчала из его кармана столь неаккуратно. И, в другой ситуации, она не обратила бы внимание на древко, но сейчас просто не смогла провести взгляд мимо.
Палочка была наготове, как и он сам.
Ужасный приступ паники ударил ей в голову железным молотом. Разбил остатки надежды, что поселилась в самом дальнем углу. Забилась, содрогаясь под, казалось, величественной фигурой Малфоя.
Осталось лишь неутолимое, как жажда, желание — жить.
— Нет…
Она сгибается всем телом, отягощённая болью в животе. Она тянет вниз, сдавливая все туловище, выворачивая органы наружу.
— Прошу тебя, нет…
Девушка произносит это тихо, еле слышно. Слабо доступно для ушей другого человека, однако он слышит, прекрасно, расчетливо. Словно эти предложения грохотом прозвучали в его голове, забивая туда гвозди.
Просит.
Она просит.
Рука быстро, повинуясь каким-то неоправданным действиям, опускается к ноге, ударяя ее. Выхватывает палочку, моментально.
— Нет…
Голос слегка подрагивает. Ее глаза непрерывно смотрят на черное древко, поднимающееся на уровень ее лица. Паника, которая до этого была сильная, уже душит горло, тяжелым кулаком бьет в живот. И Гермиона сгибается сильнее, крикнув при этом. Как утопающий, потеряв свою лодку посреди глубокого, бездонного океана.
Драко больно, почти до крови, впивается ногтями в ее кожу, подтягивая вверх. Зло смотрит, словно надеется, что она поймет — стой ровно. Если он убьет ее, то хочет, чтобы первая жертва смотрела прямо ему в глаза, своим умоляющим, наполненным страхом, взглядом.
Кричит на себя в голове. Какой же он кретин, что тянет так время! С каждой гребанной, убийственной для него, секундой решение о смертном грехе отменяется. Словно та решительность, с которой он пришел в гостиную, медленно испаряется с каждым вздохом грязнокровки. С каждым ее всхлипом, который уже сам по себе был просьбой.
Давай же, произноси эти два слова. Так просто, ты знаешь их с рождения.
Всего два слова.
Эта Грейнджер даже их не стоит по сравнению с твоей семьей.
Облик матери всплывает перед его глазами. Больная, с отекшим лицом, ласково смотрит на него. И во взгляде можно прочитать все — мольбу, страдания. Даже крик души о том, что Нарцисса хочет жить. Хочет продолжать жить рядом со своим мужем, Люциусом.
И для счастья матери всего лишь нужно убить эту дуру.
Эту тупую, блядотупую Грейнджер.
— Прошу… ты же не сможешь…
Пронизанный болью голос, обухом бьет его по голове. И образ матери исчезает из поля его зрения, растворяясь со всеми мыслями об убийстве. Словно этот жалкий писк был способен что-то изменить, поменять.
Хотя, поменять, наверное, нет. Но оттянуть время, сомневаться в будущем поступке, точно. Потому что одно только слово «прошу» проникало черным дымом в его сознание.
Твою мать!
Сделай же это, ради Нарциссы, ради нее. Сделай это, немедленно!
И он снова наставляет палочку. Слишком близко для простого заклинания, но слишком далеко для убийственного. Древко трясется, будто показывая степень уверенности хозяина — нулевая, она была нулевая.
— Прошу!..
Ни на что не надеется, просто инстинкты. Порывы к жизни, просьба. Если он не убьет ее, она сделает все, что угодно. Заплатит, как только ему вздумается.
Просто оставь в живых.
Но он не сделает этого, ни за что. Семья ему дороже, чем какая-то грязнокровка, к которой он и влюбленности не питал.
Все подобные мысли утраивались страхом в голове девушки, и она не могла ощущать ничего, кроме ужасного, бьющего по вискам, адреналина. Такого сильного, что голова кружилась, срывалась катушка. И одно желание — жить.
Слезы, одна за другой, катятся по щекам, огромными каплями попадая в рот. Смачивают пересохшие губы, больно протекая по горлу. Его все еще что-то стягивает, однако рвение к жизни заставит говорить и немого.
Древко - холодное, подрагивающее, медленно идет, плывет по воздуху. Останавливаясь около ее виска, словно даря последний шанс — ну же, скажи что-нибудь!
И она говорит. Сдавленно, хрипло. Уже не думая ни о чем, кроме прощения Малфоя. Кроме его чертововго прощения за все ее слова, за все взгляды.
— Прости меня, прости за все… Умоляю, я прошу тебя! Я прошу тебя, Драко, прошу!
И он снова убирает палочку в сторону, долгим, раскачивающимся движением. Показывая, как жизнь девушки висит на волоске — тонком, ужасно коротком. И этот самый волосок может оборваться в любой момент.
Не будь тяга к жизни столь сильной, Гермиона смогла бы понять, что следует просить у Драко, что угодно — лишь бы говорить, чтобы он слышал ее голос. Пропитанной действительным раскаянием, молитвой. Лишь бы только она тянула время, тем самым даря ему время на раздумья — а стоит ли это делать?
По правде говоря, он бы уже убил ее. Не посмотрев в эти карие глаза, как делают все великие волшебники, убивая своих жертв. Не глянув на опадающее, больше не наполненное жизнью тело. И только после секундной тишины понял бы, что сотворил, какой грех взял на душу. И упал бы на колени, сам уже моля о пощаде у Господа Бога. Вымаливая вернуть время назад, чтобы не сделать этого рокового шага — двинуться навстречу Пожирателям. Теперь по-настоящему сидя в их кругах почетным гостем. Принимая все задания Темного лорда, уже не дрожащей рукой убивая людей. Но каждый раз вспоминая опавшее тело на полу гостиной.
Вся жизнь мельком пробегает перед глазами Драко, и палочка выпадает из деревянных пальцев. Падает, грохотом отдаваясь в ушах каждого.
Не смог, нет.
Страдание, боль, угнетение — для него. Надежда, дрожь в руках, и усиленное сердцебиение — для нее.
На губах Гермионы: «Спасибо». Столько слов благодарности, но ни одно не вырывается из ее уст. Она лишь стоит, глотая свои соленые капли. Комья страха и ужаса, нахлынувших на нее.
А Драко падает на пол, сворачивается у стены. Плачет, громко, на всю гостиную. Громче, чем подверженная смерти девушка. Громче, чем кричали птицы за окном. Громче, чем грозовые тучи, в который раз за день сходившиеся над Хогвартсом.
Потерянный, убитый всего лишь ребенок. Кричит, орет. Он просит о помощи, которой никогда не получит. Помощи, которая и в самых добрых снах не снилась. Помощи, которую даже грязнокровка не подарит, не будет в силах.