— Чтоб ты сдохла!
Словно в бреду, повторяет эти слова. И нет нужды в том, чтобы она их слышала. Он говорит для себя, просит.
Драко знает, что не сможет убить ее, не сегодня. Да и вообще — никогда. И мысли о том, чтобы она умерла сама, как-то-вдруг-неожиданно переполняют его, поглощают.
И после отчаявшихся слов, приходит ненависть. К этому ебаному Страцкому. Ведь если бы не он - Гермиона была бы уже мертва. И тогда парню не пришлось бы убивать ее. Да и вообще — не надо было бы делать никакого выбора.
Хотя… о каком выборе идет речь? Ему приказали делать — значит, так и нужно поступить. И никаких других способов решения данной “проблемы” не приложили.
В его голове всплывает потребность, смешанная с ее бешеным, убивающим желанием жить.
Дверь за ним с оглушительным грохотом закрылась. Эхо разлетелось по помещению, вонзилось в уши Драко.
Мысли с оглушающий силой лезли в голову, лишая рассудка, лишая способности думать.
Было так больно, так блядски больно. И, казалось, что это — хуже смерти и самых изощренных пыток. Хуже, чем что-либо в этом мире.
Сейчас Драко думал, что конец — это спасение от выбора, который ему предстоит сделать. Который оставит неизгладимый след в его душе. Непоправимый след.
Хотелось умереть. Закрыть глаза и больше никогда не открывать, чтобы не чувствовать всего этого гребанного дерьма. Он — словно живой мертвец, которого что-то удерживает в этом чертовом мире.
Драко схватился за голову, чувствуя, как нескончаемый поток слез перекрывает кислород.
Это было чересчур для него. Чересчур много мыслей, которые сводили с ума. Которые высасывали из него силы, подобно Дементору.
Страх, боль, ненависть, отчаяние, слезы…
Они нависали над Малфоем, давили, душили, впиваясь своими когтистыми лапами в глотку.
Грейнджер…
Всего лишь чертова Гермиона Грейнджер. Она что, дороже его матери? Смерть Нарциссы это цена за его слабость, да?
Эта хренова гриффиндорка делает тебя слабым, мальчик.
Тут было нечего выбирать. Какая-то грязнокровка и его семья.
“Не какая-то грязнокровка, Малфой, а Гермиона,” — тут же исправил разум.
И от этого хотелось вопить во весь голос, чтобы достучаться до самого себя. Чтобы лишиться этих гребанных эмоций, которые поглотили его с ног до головы, которые мучительно убивали его, превращая в кого-то другого. В зверя, зараженного бешенством.
Мерлин, как же он жалел о том, что она не спрыгнула тогда, что не разомкнула свои чертовы пальцы, чтобы встретить верную смерть. Пусть лучше так, чем от его руки.
Он почувствовал внезапный прилив злости на Гермиону за то, что та жива, что разрушает его жизнь только одним своим существованием.
Драко смог бы пережить гибель Гермионы, найти в себе силы жить дальше. Да, с трудом, но Малфой справился бы. Но знать, что девушка умерла из-за него, что он осознанно сказал заклинание, наставив древко на гриффиндорку, было слишком трудным заданием для парня. Это рано или поздно сожгло бы Драко, уничтожило бы, оттянуло бы вниз, на самое, мать его, дно.
Грейнджер стояла перед ним — слабая, рыдающая, молящая о пощаде. С тем ужасом в глазах, который появляется у жертвы перед тем, как охотник нажмет на курок. Она смотрела прямо ему в глаза, верила, что Драко сможет, что он прикончит Гермиону и глазом не моргнув.
Слизеринцу и самому хотелось верить в это. Но он, блядь, слишком привязался к этой ебанной девчонке. Она была его проклятьем, его наказанием.
Он слишком увлекся, играя с Грейнджер. Даже не замечая, как физическое влечение переросло во что-то большее.
Ее слова все еще звучали в голове. Дрожащий, полный отчаяния голос: “Я же люблю тебя, Драко!”.
И в это было так трудно поверить. Поверить в то, что Гермиона сказала это.
Три слова.
Три слова, и их мир перевернулся с ног на голову. Она любила, а он — нет.
Он просто не мог любить ее. Не Грейнджер, только не Грейнджер!
Да какая, нахуй, разница, кто она?
Блядь, Малфой не мог понять, откуда это в нем. Эта чертова преграда, чертово осознание того, что он никогда и ни при каких обстоятельствах не убьет гриффиндорку.
Никогда. Он не позволит никому причинить девушке боль. Она — только его.
Как бы глубоко Драко не пытался залезть к себе в душу, чтобы понять, чем вызвано такое отношение к гриффиндорке, он не находил тех ответов, которые ожидал получить.
Сейчас слишком многое стоит на кону — жизни людей, которых он любит.
Любит, черт возьми! И их счастье стоило гораздо больше, чем счастье слизеринца.
А относилась ли Гермиона к тому списку людей, которых он боялся потерять?
Да, черт возьми! Но цена слишком велика — нужна жертва, и только благодаря ней Нарцисса и Люциус будут живы. Он должен убить ее и покончить с этим раз и навсегда.
И было плевать на то, что произойдет с ним самим. Сойдет с ума, умрет, покалечится — все равно. Пожертвовать собой — легче простого, по сравнению с тем, что могло произойти из-за тупой грязнокровки, из-за его ошибки. И самое ужасное было в том, что все попытки отключить чувства были провальными. В этом гнусном углу, наедине с бессмысленной жизнью, он из последних сил старался держаться, принимая на свои плечи груз, непосильный никому из ныне живущих. Да Малфой и сам был не уверен в том, жив на самом деле или нет.
Перед глазами появилась Гермиона, смотрящая на Драко своими огромными ореховыми глазами, полными слез. Ее губы дрожат, кожа настолько бледна, что можно заметить россыпь коричневых веснушек на переносице и щеках. Его руки изо всех сил сжимают ее тоненькую шею, под которой пульсируют вены. Гермиона задыхается, не прекращая плакать, впиваясь пальцами в его руку. Обезумевшая от осознания своей кончины. И этот последний недобрый взгляд, каким смотрят на предателя.
Пустота, ослабевшая хватка, слезы. И, кажется, что в ней — вся его жизнь. Что вместе с Грейнджер умер и он сам. Погибли все чувства, которые она пробудила.
Нет, это конец.
Он не сможет, Господи! Пусть ее убьет кто-нибудь другой, кто-нибудь, но не Малфой!
Блядь! Блядь!
Что же делать? Что же ему, мать вашу, делать?!
Судорожно вдыхает воздух, который кажется отравленым, жгучим. Перед глазами все плывет, и тело дрожит, словно в конвульсии. Драко настолько морально истощен, что создается впечатление, будто бы он никогда больше ни улыбнется и ни заговорит.
Нет, он не сможет жить с этим. Малфой поплатится за свою слабость. Потеряет все до последнего, останется ни с чем. И его сердце будет продолжать биться. И каждая секунда будет ненавистна Драко. Каждый новый день будет ломать ему хребет с невероятной силой, пока наконец он не признается самому себе в том, что во всех смертях виноват лишь он один. Не убив Грейнджер, Малфой убьет свою семью, а вместе с ней — себя.
***
Студенты Хогвартса сновали по коридорам школы. Кто-то задорно смеялся и шутил, кто-то улыбался во все тридцать два зуба, догоняя своих друзей. А кто-то уткнулся в книгу, судорожно пытаясь доделать домашнее задание.
Везде кипела жизнь и веселье — только лишь Малфой шел вперед, смотря четко перед собой. Он ненавидел всех детей в этом чертовом замке.
Хотелось ударить с размаху низкорослого паренька с шестого курса, что шел впереди, да так, чтобы тот никогда не смог больше заговорить своим блядски-радостным тембром.
Везде слышался чужой смех и писклявые голоса — это казалось пыткой. Драко считал, что люди не имеют право быть счастливыми, когда ему так херово.
Ему же, блядь, плохо! Он в заднице! А этим уебкам, видимо, делать нехрен! Да чтоб они сдохли вместе со своими дебильными шуточками!
Малфой был так зол, что незнакомец вполне мог подумать, что этот волшебник способен на убийство. Ох, если бы это действительно было так.
Он не спал всю ночь, но усталости совершенно не чувствовал. Волосы растрепались, глаза красные и темные, почти что черные. Под ними красовались огромные синяки, который придавали лицу болезненный вид.