— Мама, свари-ка ты этому мальцу болтушки, пусть хоть наестся досыта, — сказал он озабоченно.
Братишка все стоял у печи, улыбался, показывая широкую щель в зубах.
Мама за водой так и не пошла, потому что за водой пошел сам Альтафи. В его деревне из мужеского полу только один Альтафи и ходит с ведром к колодцу. Народу, само собой, потешно, особенно мальчишки смеются, товарищи. Каждый раз, как встретят Альтафи с ведрами, дразнят его:
«Хе-е, гляди-кось, баба!»
«Ты б еще юбку напялил!» — зубы скалят балбесы.
Ну, да Альтафи Халимову — наплевать! Он же образованный человек, не то что они, темнота этакая, сплошная. А если образованный, значит, понимать должен, что домашняя работа, она не может «катигорический» делиться на мужскую там или женскую. И потом, просто хочется Альтафи хоть немножко помочь матери; ей, как подумаешь, и до войны-то жилось не сладко. Отец у Альтафи был печник, клал хорошие печки людям, в колхозе, в районных организациях; в общем, денежки у него водились. Но пил, правда. Хотя человеком его считали душевным. Как выпьет, к примеру, ну — душа человек! Когда трезвый, впрочем, тоже не больно строг был, не суровел никогда… Бедный папаня… Вот сколько уж месяцев нету от него ни единой весточки. Жив ли он? Может, контужен? Или в плен попал? Никто не знает.
Мама тем временем затопила печку. Пришли из школы еще один братишка и сестренка Альтафи, налегли все на пресные, из той самой муки, горячие лепехи. Окошки кругами оттаяли…
Альтафи (как будущий учитель) проверял потом тетради младшей сестры и брата. Спрашивал иногда, но весело — не важничал, не придирался. Братишка у него учится в шестом классе — старательный такой, вон под часами висит промеж двух окон его расписание и режим дня. По режиму полагается: подъем — в шесть часов утра, до шести тридцати личная гигиена и утренняя гимнастика. С шести тридцати до семи — завтрак. Далее полчаса на уборку и подготовку к школе. В восемь ноль-ноль начинаются уроки. Другая половина режима, та, которая после занятий, еще интереснее: в два ноль-ноль — обед. С двух до четырех — игры: катание на коньках, на лыжах и др. С четырех до семи приготовление домашних заданий. В семь ноль-ноль ужинать. С восьми до девяти — помощь матери по дому, затем пятнадцатиминутная прогулка, еще там чего-то. В углу бумаги с режимом дня разлетелась внушительная подпись учителя; значит, все бесповоротно правильно. Так, мол, и не иначе: вот, живи, как написано, и будешь молодец, хороший ученик, достойная смена!
Альтафи знает, насколько он выполним, этот самый режим дня, для учащихся деревенской школы. В деревне дети крестьянские и без заверенной учителем бумажки вскакивают ни свет ни заря, порой даже раньше будильных петухов. И на личную гигиену полчаса никто не тратит: натянешь валенки на босу ногу, побежишь в сени. Там, в углу, кумган[15] с холодной водой; плеснешь пару раз в лицо себе, вот и вся личная гигиена. Утренняя гимнастика, мол. Ежели буран был ночью да дверь засыпало так, что и не открыть, — на, получай утреннюю гимнастику… А корове корму задать? А дров натаскать? А крылечко подмести? Воды притащить? Гимнастика, придумают тоже. Раз-два, три-четыре, руки в боки, ноги — шире! И велят еще по утрам мокрым полотенцем обтираться. Ну умники! А если ты, скажем, ночь в непротопленной избе пролежал, если коленки у тебя от холода сводит, если зуб на зуб не попадает? Что ты с этим полотенцем удумаешь? Если всю ночь выл под окнами буран, если стекла от него звенели и занавески — пузырем? Если вода в тех ведрах, которые ближе к двери стоят, сверху льдом укрылась от холода, тогда что? Полотенцем мокрым обтираться?!.
Опять-таки про еду там написано. Завтрак, мол, обед, ужин, полдник еще какой-то бывает, язви его туда и сюда! Что оно такое, этот полдник, с чем его кушают, если по «суссеству», как говорит географ? И вообще три раза в день плотно кушать — это же лопнуть запросто! Поперек себя шире станешь, а если по правде, жирно будет — три раза в день, никаких денег не хватит, если так обжираться. К примеру, какой еще обед в два часа дня? Разве днем обедают? Днем — хорошо, когда хотя бы картошки вареной перекусишь на ходу да выпьешь залпом кружку пустого чая. Оно вроде бы и получается, что заморил червяка до вечера. А вечером — обед. Суп то есть, все как положено. Берешь ту же картошку, нарежешь ее мелко, для гущи малость через терку пропустишь. И — в воду. Вкусный вечером суп бывает, жаль только, что маловато его, а то бы и добавочку умять неплохо.
Нет, братцы, Альтафи, конечно, реалист, к реализму у него очень сильная симпатия. Пусть скажут напрямки: трудно, мол, Халимов, трудно, но — надо. А бумагу с режимом под часы прилеплять да мучить этой бумагой детишек — нечего. Режим теперь сама жизнь устанавливает. Халимовым тоже: с июня тысяча девятьсот сорок первого года у них режим один — трудного военного времени. И режим этот не только для учеников, но и для мальцов в отцовских неудобных валенках! Отец тридцатого июня, когда уходил на войну, прощаясь, сказал так.