Студент педучилища Халимов желает своим младшим братьям и сестренке вырасти такими же реалистами. «Осоавиахим» — несерьезно; красивая кличка, придуманная в классе, очень далека от колхозной конюшни.
ОНЕГИН ВСТАЛ ЗА КИПЯТКОМ
Печка покрыта белыми квадратными изразцами. Она вся блестит, и только наверху мастер проложил темную дорожку из выпуклых матовых камешков, словно надел на белую печку неширокий каменный обруч. Заслонки на нишах — из желтой фигурной меди. В ослепительной печке, потрескивая, пылают белые пихтовые поленья. Окошки — по двум сторонам комнаты — заросли пышным ледяным узором. За окнами мечется буран, просит себе хоть какую-нибудь, но непременную жертву и, в злости, пытается развалить крышу — та, однако, не поддается. Только тяжело скрипит. Раньше, в царские времена еще, дом этот был дачей одного крупного помещика. Помещик жил в городе, но летние месяцы любил проводить здесь, в красивом деревянном доме, среди старого, заросшего, но тем и приятного сада. В саду особенно густо разрасталась сирень, пахучая, осыпающаяся в конце весны обильным цветочным дождем. Лет двадцать пять, наверно, прошло — всего-то! — как не стало в доме помещика. А в ту пору частенько, видно, сиживали они в столовой, помещик и его семья: дочки — белолицые, изнеженные; капризный, балованный сынишка; жена с томным, в нос, голосом; пивали чай, беседовали размеренно, и прислуга подносила им сладкий шербет[16], разлитый в круглые, хрупкие пиалы…
Сегодня в этой комнате, напротив этой самой печи, сидим — греемся мы: я и учитель. Халил Фатхиевич держит на коленях мое домашнее сочинение, проверяет его, щурясь иногда от ярко вспыхнувшего пламени. Насчет ошибок разговор короткий. «Как надо?» — спрашивает он меня и, если я отвечаю правильно, тут же исправляет карандашом ошибку. А вот там, где, казалось бы, все верно, застреваем иной раз на полчаса. Почему написано так, а не эдак? Какие тут есть правила? Исключения какие? Спросит меня учитель и внимательно глядит поверх очков. «Так, так, так…»
Потом он встает, подходит к письменному столу. Я уже знаю — на столе лежит заранее набитая папироска. Учитель берет ее, вставляет зачем-то в мундштук, возвращается, достает старинными щипцами уголек из печи и прикуривает. Первую затяжку он делает медленно, смакуя, потом опять смотрит на меня поверх очков.
— Если будешь до последнего курса у меня русским языком заниматься — не пропадешь, — говорит он. — Тебя, брат, в жизни ждут большие дела. Когда-нибудь станешь ты важным ученым человеком и придешь ко мне сказать свое «спасибо». Войны давно уж не будет, и я встречусь с тобой в Москве…
А знаешь, брат, откуда взялось слово «мундштук»? «Мунд» — это немецкое слово, означает «рот». «Штук» — «вещь», штуковина, если попросту. Разумеешь? И «галстук» то же самое. По-немецки выходит «шейный платок»…
Из русских классиков ты, конечно, пока ничего не читал. Точно? Ну, значит, у тебя все еще впереди. Карл Пятый якобы сказал однажды: испанский язык — для бога, французский — для друзей, немецкий — для врагов, а итальянский — для женщин. Но славный своей ученостью Ломоносов поправил Карла: если бы, заявил он, его императорское высочество был знаком с русским языком, то признал бы не медля, что язык этот подходит для всех случаев жизни. Да-а… Русский язык — это, брат, гениально!.. А кого ты знаешь из татарских романистов? Шарифа Камала?.. А еще кого? И ни о ком больше не слыхивал? Что, разве у татар не было других известных писателей? А слышал о таком произведении… э-э… «Дочь степей»? Неужели не слыхал?
Он подбрасывает в печку дров, в комнате становится жарко. У меня греются щеки и колени, от лаптей начинает пахнуть распаренным лыком, и я прячу их подальше под приземистый стул. Учитель снимает пиджак, остается в жилетке и в галстуке — без галстука я его как-то даже не представляю, — потом расстегивает и жилетку. Подойдя к шкафу, он достает большую книгу в черном кожаном переплете с золотым тиснением и показывает ее мне.
— Издание 1898 года, — говорит он, бережно раскрывая книгу. — А изучать мы ее будем на втором курсе. Эта книга, брат, всем книгам книга. «Евгений Онегин»… Человек, который ее не читал и не полюбил, русского языка знать не может. Это произведение — кладезь русского языка. Татьяна-то какова, а? Чудо!.. «Не спится, няня, здесь так душно…»
Он, сняв очки, читает дальше по памяти.
— Как это говорят: Евгений Онегин — лишний человек, да? Нет, брат, не только в этом дело. Здесь философия всего пушкинского времени, дыхание его и пульс. И язык, конечно. Вот полюбишь эту книгу — значит, сумеешь усвоить русский язык, великий и могучий…