Там, где речушка только малая или вовсе ручей протекает, тоже, к слову, ничего живется, вполне удовлетворительно. Люди там всегда сильно активные — и в жизни, и в труде. Колхоз поэтому частенько в передовых числится, сами живут крепко, добротно, нрав у них серединный: не душа нараспашку, конечно, но и бирюков из себя тоже не строят. Еще одна особенность наблюдается: в деревнях, где постоянно журчит какой-нибудь уютный ласковый ручеек, дети растут к музыке очень неравнодушные, вот как Гизатуллин, к примеру, с певучей душой. Гизатуллин, он петь не умеет, ему, наверно, медведь на ухо наступил, а вот душа у него всегда полна музыки. И в сердце у него какая-то песня живет, только непонятно какая, Гизатуллин ее спеть не может. Но душа Гизатуллина эту песню иногда поет, неслышно эдак, про себя; а когда вслух, Гизатуллин другое говорит, на словах только:
Правда, насчет певучести внутренней Гизатуллин имеет еще одну догадку: он думает, что такой душевный склад прямиком соотносится с… лесом, который от деревни в двух шагах. То есть не в двух шагах, конечно, но все равно: идти до леса всего-навсего версты две, даже, наверное, меньше. Все детство деревенских ребятишек, не считая трех первых беспонятливых еще годков, когда они день-деньской до посинения торчат в притягательной, мягкой воде ручья, — все дальнейшее детство их накрепко связано с лесом. Сам Гизатуллин впервые побывал в лесу давным-давно, война еще и во сне никому не снилась, вот сколько времени прошло с тех пор — много! А попал он в лес не один — с отцом, на конной подводе, и поездку ту до сих пор помнит очень хорошо.