Аркяша поскучнел и поплелся к двери. Когда он выходил в коридор, от его стыдливо-румяных ушей — как назло, еще и сильно оттопыренных — будто пахнуло на класс горячим и даже раскаленным ветром. Чего это он так разошелся, географ-то? Бывало ведь и сам, если в духе, веселым становился, всю географию шуткой уснащал: Италию называл сапогом, тамошний итальянский мыс Санта-Марию каблуком величал, остров Сахалин — кроличьей тушкой, Скандинавию — заснувшим львом… Неожиданную суровость географа объяснил на переменке неутомимый Альтафи: оказывается, у бедняги со вчерашнего вечера вышел весь запас табака. Вот тебе и пролив Папироза!
… В этом году мы начали изучать историю — в прошлом, из-за отсутствия учителя, ее как-то обходили. Учитель — самый настоящий индюк! Вид у него страшно гордый; уж как он брови ломает, как голосом переливается, надутый такой. Фигура!.. фигура, впрочем, не ахти: ростом он метр с кепкой, никак не выше, но когда сидит на высоком стуле, подойти к нему страшно. А речь у него какая замечательная! Скажи он просто: «В дореволюционной России народ жил в нищете», — ужли не поняли б, что к чему? Не-ет, он так не умеет. Ему нельзя так, потому брови тогда ни к чему ломать и глаза прикрывать до щелочек. А вот если приподняться маленько на цыпочки и чуток голову откинуть: «Когда я листаю седые страницы нашего прошлого, моему мысленному взору предстают российские мужики во всей своей ужасающей нищете, голодные, раздетые и обездоленные»… — вот это фраза! Но с жизнью все как-то очень даже ловко увязывал, а для нападок и обличительных примеров выбрал он с первой недели муралинского Альтафи. Потому как, войдя на очередной свой урок, историк обнаружил этого малая около учительского стола в позе, сильно напоминающей его собственную. Альтафи тянулся на носочках, запрокидывал голову и провозглашал: «Когда я листаю седые страницы…» Историк постоял перед малаем, постоял и принялся вытирать большим платком не к месту сияющую лысину. Но Альтафи, видно, стопорить на достигнутом не собирался: вживаясь в роль, он заодно поигрывал бровями и крепко жмурился, отчего, конечно, историка в упор не замечал. Потом, кажется, по сдавленной тишине в классе он что-то понял и открыл глаза. Историк к тому времени из транса уже вышел и наказал Альтафи, как наказывали во времена древнего и достойного Перикла: прежде всего задал малаю на дом выучить все про остракизм, а потом, на глазах у всех, изгнал его по вышеупомянутому способу из Афин, то бишь из класса. И не допускал на занятия дня четыре. А потом поручил Альтафи сделать доклад из истории средневековья.
Отчего же не сделать, когда велят? Альтафи поднатужился и замечательно выступил по поводу непослушания Генриха IV, а также как этот своевольный король топал потом в Каноссу и больше не спорил… Просто здорово Альтафи все это рассказал, с выражением. И ждал, понятно, что похвалят его, заранее сиял, сколько видно их было, зубами. Фига с два: историк прокашлялся и велел ему после урока подойти к учительской для разговора. Урок закончился, историк провел в одном классе собрание, в другом перевыборы, в третьем занятие кружка — Альтафи все томился у дверей учительской. И поведал он нам после:
«Я, — говорил, — братцы, на собственной шкуре испытал, что такое «сходить в Каноссу». В дальнейшем, и довольно продолжительное время, Альтафи на уроках истории ниже пятерки оценок не получал. Стычек с историком у них тоже больше не было, но только вот порой обижался Альтафи очень — не на учителя, к слову, а на саму историю. Особенно когда проходили торгово-экономические связи между странами. Альтафи постарше нас, потому и отношение его к вопросу набитого желудка сильно поучительное, можно сказать даже — коленопреклонное. По крайней мере Аркяшу там и других Гизатуллиных, которые к пище относительно беспечны, с ним сравнивать нельзя. Невозможно, прямо если говорить, их на одну полку ставить. А на истории, к примеру, часто говорятся вот эдакие вещи: Россия, мол, Северным и Южным морскими путями вывозила в другую страну паклю, древесину, хлеб (!), мед (!), и воск, и еще что-то. С азиатских базаро́в и с Ближнего Востока Россия, наоборот, ввозила постоянно украшения разные, материи и также пряности. Как начнут про это рассказывать, Альтафи мучается — хоть из класса беги! В желудке у Альтафи страшно бурчит, и сок льется рекой. Ну как могли всякие востоки безо всякого понятия отправлять взамен этого товара такие дурацкие вещи, как пряности или же, того хуже, украшения. Но страдает Альтафи молчком, про себя, потому что боится идти в другой раз в Каноссу, да и знает он, что такая же ерунда тянется на других уроках, ничуть не слаще — возьми хоть татарский, хоть домоведение. Уж как вроде любят все Рабигу-апа, учительницу татарского языка и литературы, мировая она тетка! Но вот рассказывала что-то однажды из жизни Маджита Гафури и такое сказанула — Альтафи чуть не лопнул от злости! Мол, когда Маджит Гафури был молодым еще и где-то там учился, то употреблял он за неделю пищи всего-навсего… цельный каравай хлеба и фунт сахару, на большее у него, у бедняги, денег не хватало. Так, мол, и перебивался он впроголодь. Знает же Альтафи, ну точно же знает: Рабига-апа сама едва-едва концы с концами сводит. Ведь не ест она досыта хлеба; сколько по карточке дадут, вот и весь ее харч. Дали б нашему малаю цельный каравай хлеба на неделю деревенский, большущий — с мельничный жернов! — в белой печи испеченный, с корочкой хрустящей, эх! Дали бы ему фунт сахара на неделю!.. А на домоведении что делается?! Послушайте-ка вот: «Пермячи[20] жарят сначала присборенной стороной вниз, масло должно покрывать их наполовину и через отверстие попадать внутрь, чтобы мясо было сочное. В таком случае вы получите хорошо выжаренное и также красивое по виду кушанье». Записывает Альтафи эти провоцирующие аппетит слова, а у него, к примеру, с самого утра ни макового зернышка во рту не было… Поскрипит Альтафи крепкими зубами, поерзает от страстного и неутоленного желания что-нибудь пожевать и топает, голодный, в общежитие. Там Альтафи прямо звереет… Тишина, к примеру, в комнате. Все скрипят, шуршат — готовят домашние задания. Альтафи уроки учит замечательно быстро: одним глазком посмотрит, палец послюнит да полистает в учебнике потрепанные странички и — хлоп на кровать! — начинает вокруг себя людям кровь портить.