— Расстояние между вами и девочками должно быть минимум один метр. Если кто это расстояние укоротит, дальнейшая судьба такого человека меня совершенно не интересует.
Пока вроде бы «укоротителей» среди нас не замечалось. Правда, насчет курева директор тоже поначалу строгость проявлял. На втором, что ли, курсе сидел как-то один парень на ступеньках общежития, смолил папироску, а ночью это было, директор его и засек. Парень, однако, сам увидел директора, ну, сразу влетел в комнату и — нырк! — под одеяло. Директор нагрянул вслед за ним. В комнате, само собой, темно, и стал тогда директор выкликать того, кто курил, чтоб, значит, подошел к нему и повинился. Я, мол, знаю, кто только что курил на крылечке, пусть встанет и сейчас же подойдет ко мне. В комнате будто все вымерли. Даже дышать на время бросили.
Долго это продолжалось, нет ли, директор еще два раза свой призыв повторил. Никто к нему так и не вышел.
«Завтра, в восемь ноль-ноль не забудьте подойти к доске приказов и объявлений», — сказал отчетливо директор и вышел прочь.
Наутро, в восемь ноль-ноль, мы убедились, что директор училища — «человек скучный, но всегда сдерживающий свои обещания». Именно в тот день мы осознали полностью смысл простого и угрюмого слова «исключить». Впрочем, самые заядлые курильщики так и продолжали украдкой покуривать.
…Среди учителей, как говорилось, тоже есть такие, которые часто попадают впросак. Не все, понятно. Вот, к примеру, учитель русского языка, Халил Фатхиевич, — никогда. И директор, скажем, и учительница по алгебре, они-то уж не попадут. Завхоз Исмагиль-абзый или еще учитель по немецкому — те сами кого угодно в калошу посадить могут. Вот географ наш, он иной раз, конечно, теряется, потому — добрый очень. А историку Галиеву так просто не везет.
Сегодня возьмем; пожалуйста — прямо-таки на голову ему, Галиеву, испытания сыпались. Как он не отшиб ее, голову-то, непонятно. По графику выпало историку дежурить вечером в общежитии, комнаты обходить, чтоб все было как следует, без происшествий. Ну, пошел Галиев в девичью комнату и влип там в историю. Да еще при Разие, проклятье! В комнате слепая лампа чуть тлеет. Девки не услыхали, как историк в дверь постучал, а когда зашел он, в темноте и не заметили. Балуются вовсю, ровно взбесились. Баязитова особенно, она даже с койки на койку скакала, на манер дикой козы. Шум, гам… Историк опешил. Что делать? Вопрос этот тяжкий был разрешен текущими событиями, и даже незамедлительно. Прыгая по кроватям, Баязитова слетела к двери и, шлепнувшись там на пол, увидела вдруг Галиева: он стоял тихо, как всегда на цыпочках, мял в руке кепку и мерцал слегка лысиной. На короткий миг Баязитова потеряла дар речи; слепая лампа, однако, свету почти не давала, поэтому она, ошалевшая от прыганья, не поверила своим собственным глазам и ляпнула громко, так что все было слышно:
— Ой, девоньки, думала, Галиев у двери стоит, чуть не умерла со страху!
К сожалению, смутная тень у дверей оказалась и вправду Галиевым. Прополз еще один долгий миг, и Баязитова, и все ее подружки, а более того сам Галиев осознали чрезвычайную щекотливость положения. Единственный выход был — выйти вон. И Галиев спасся бегством…
Далее шла комната парней. Вылетев от девчат, Галиев стал красен, зол и к пацанам ворвался без всяких стуков. О чем, конечно, сильно пожалел… В комнате же он увидел приблизительно такую картину (само собой, Галиев и здесь, как только вошел, так и застыл безмолвно у двери). Четверо малаев — Альтафи, Гизатуллин, Зарифуллин и Аркяша — режутся отчаянно в германские карты. Альтафи от хорошего настроения даже песню поет. Гляньте-ка на него, шантрапу эдакую: разве скажешь, что это студент педучилища? Жулик самый, да и только!
Историк совсем ошалел — ну и дела! Оно, конечно, давно было понятно, что Халимов, да и Зарифуллин тоже, малость хулиганские ребята, с ними все ясно. Но те двое! Что они распевают, и Пермяков, и Гизатуллин туда же!
Вот и читай им после этого историю!
Дело, однако, на том не кончилось: главное было впереди. С азартом хлопавший картами Альтафи, не в меру разгорячась, повел речь о системе ташлытауского преподавания. Для этого у него, впрочем, был крепкий и тяжелый повод: воротясь из деревни, мастеровой Альтафи за два дня умудрился схватить четыре двойки. Пища теперь, соответственно исторической закономерности, наличествовала, знания, однако, куда-то пропали. Историк к тому же взъелся ни за что ни про что, два дня подряд спрашивал.