А о настоящем времени говорила пустая часть стены, которая была за рваным следом. Война расписалась на ней щербатыми следами от осколков и пуль. По степени разрушения Громов определил, что в дом угодил крупный снаряд. Один из тех, которые посылали в город пушки главного калибра наших боевых кораблей, приплывших штурмовать Феодосию. Громов видел, что снаряды легли кучно. Артиллерийским корабельным огнем снесли не только его дом, но и соседние. Почти вся улица лежала перед ним в горестных руинах. И щемящее чувство обиды, что невольно пострадали от своих же, а не от немцев, сдавило его грудь. Никогда не думал, что такое могло случиться.
Алексей прошелся по развалинам своего дома. Под подошвами флотских ботинок захрустела черепица. Он остановился. Жалко было давить черепицу. Она может еще пригодиться. Надо только разобрать завал, отсортировать, выбрать целую черепицу. Он так подумал и тут же грустно усмехнулся. Когда и кто это будет делать? Разбирать завал и сортировать черепицу? Дед – в партизанах. А мама… Марию Игнатьевну немцы арестовали еще месяц назад и, как ему рассказали, увезли с другими арестованными в концентрационный лагерь, расположенный где-то под Симферополем на картофельном поле.
Вот и все… Ни дома, ни родных.
Эти месяцы, проведенные на войне, Громов чувствовал себя свободно и страха смерти не ощущал. Его молодое сердце было переполнено жизненной силой, сознание укрепляло уверенность в справедливости борьбы, которую вел народ. И это служило ему спасением от переживаний. Но сейчас он вдруг почувствовал себя беспомощным и одиноким. Дом, в котором Алексей жил с детства, лежал в развалинах. Раскрошенный в щебень и мусор, убитый и умерший, продуваемый стылым ветром, он тихо печалился. Безлюдье студило его душу.
Старое абрикосовое дерево, которое росло около дома, уцелело, но пострадало. Беспомощно свисала и тихо качалась крупная ветка, подрубленная осколком. Громов помнил, как в детстве лазил на нее и тянулся к спелым оранжевым абрикосам.
Он задумчиво стоял у этого дерева своего детства. Онемевшее сердце его было переполнено печалью и горечью утраты. Уцелели две вишни у снесенного забора. Голые фруктовые деревья замерли до весны, и безучастно шевелили ветвями под напором ветра.
Ветер дул с моря, донося кислые запахи гари.
В порту, около маяка, вторые сутки горело полузатонувшее крупное транспортное судно. Густой черный дым стлался над серыми волнами, которые торопливо бежали к берегу.
Второй куст серо-бурого дыма поднимался над заливом напротив городского пляжа. Горел большой пароход «Жорес». В него во время высадки десанта угодили две авиационные бомбы и несколько снарядов. Он почти весь ушел под воду, завалившись на корму и на правый бок, задрав над морем острый металлический нос. Из огня и густого дыма косо торчала мачта, на которой ветер трепал порванный и побитый осколками красный флаг. Пароход, как живой, нервно вздрагивал, и из его нутра выплескивались наружу языки огня. В трюме взрывались военные грузы.
Крупный пожар бушевал на окраине города на каком-то немецком складе под Лысой горой.
Было несколько и других мелких пожаров в городе, но эти три, окутанные дымом крупные очаги пожаров, создавали тот треугольник, который помогал немецким летчикам хорошо ориентироваться с воздуха даже при плохой видимости. И они этим успешно пользовались. Немецкие самолеты безнаказанно кружили над городом и методично, не торопясь, сбрасывали смертоносный груз. Они нещадно, днем и ночью бомбили порт и жилые кварталы Феодосии.
Зимний день набирал силу, стало светлее, чем было. Зимнее солнце, спрятанное за серыми тучами, поднялось выше и посылало теплый свет на продрогшую землю. Со стороны дороги на Старый Крым глухо доносилась артиллерийская канонада. Далекий голос пушек нарушал грустное безмолвие развалин и был справедливым ответным действием за поругание мирной жизни. Громов знал, что там наши передовые части стараются сбить окопавшихся немцев, успевших организовать оборону и погнать их дальше.
Алексей вслушался в пушечную канонаду и опытным слухом корабельного артиллериста невольно определил, что больше стреляют немецкие пушки, чем наши. «Но все равно наступают наши, а немцы только огрызаются, поджимают хвост! – зло усмехнулся он и подумал о том, что наши топчутся там зря второй день. – Гнать их надо, преследовать в упор и бить огнем по пяткам!»
Но, видимо, на передовой не все так просто и легко получалось, как хотелось десантникам.
В глухой рокот далекой артиллерийской канонады резко вплелся прерывистый гул немецких бомбардировщиков. Алексей хмуро посмотрел на небо, затянутое серыми тучами. Самолетов не было видно, они летели выше туч. «“Юнкерсы”,– по звуку определил моряк. – С утра уже второй налет. Аэродром у немцев где-то поблизости в Крыму».