Не зажигая света, Елена Николаевна прошла к залитому лунным светом балкону.
Внизу, на бульваре под пальмами, эвкалиптами и кустами диких роз в полумраке двигались гуляющие. Сквозь шаркающий шум оттуда доносились слова, которых она не понимала. Слышался смех. Как светляки мелькали огоньки папирос.
Она вглядывалась в эту безликую шумливую толпу, завидуя ее беспечности.
– Здравствуйте, Елена Николаевна, – вдруг донеслось до нее снизу.
Голос был знаком, но она не могла вспомнить, чей он. Она наклонилась, пытаясь разглядеть, кто говорил.
– Не узнаете? Это я, Константиниди.
– О Одиссей! Зайдите ко мне! – крикнула она, продолжая всматриваться в толпу гуляющих.
– А мне тоже можно? – смеясь, спросил кто-то.
– Одиссей, не приходи домой, будешь иметь неприятности, – громко посоветовал другой.
– Гражданка, опомнитесь, у него трое детей! – предостерегал третий.
– Вот вам и тихоня Одиссей! – глубокомысленно закончил какой-то остряк.
Елена Николаевна, не обращая внимания на шутки, выбежала из номера, быстро прошла по коридору и, наклонившись над барьером, увидела Константиниди, разговаривавшего с портье. Он знал всех, и все, видимо, знали его. Он помахал ей рукой, потом, перепрыгивая через несколько ступенек, побежал к ней, на третий этаж.
– Идемте ко мне, – сказала она. Как старые друзья, держась за руки, они прошли по коридору в комнату.
– Хотите на балкон? – предложила Елена Николаевна. Они вынесли на воздух плетеные кресла и уселись.
– Как ваш муж? Вы его видели? – первым делом спросил Одиссей. Спеша и волнуясь она рассказала ему о разговоре с Шервашидзе.
– Быть может, он умер, и врач скрывает это? Почему меня не пускают к нему? – спросила она, тревожно глядя на Константиниди, как будто он мог разрешить ее сомнения.
– Нет, нет, он не умер, – поспешил успокоить ее Константиниди.
… Сухум – настоящий южный приморский городок. Его обитатели темпераментны и экспансивны. Местные острословы хвастливо уверяют, что они знают о любых событиях за два часа до того, как они происходят. Приехав из Москвы, Константиниди сейчас же узнал обо всех новостях, в том числе и о перестрелке в Бак-Марани, а подробности ранения Дробышева и смерти Зарандия ему передали в таких деталях, что это вызвало бы сомнения у любого слушателя, но Константиниди был настоящим сухумчанином и привык критически анализировать услышанное. В городе говорили, что Дробышев без сознания, но жив. Значит, это правда!
– Самое главное, дорогая Елена. Вы позволите вас называть так? – спохватился он. Она кивнула головой. – Так вот, самое главное – он жив! Тяжело ранен, но жив. И уже столько дней! А раз так, то поправится, вот увидите.
И Константиниди вернулся к своей любимой теме.
– Наш воздух, наше солнце и море не дают умереть даже очень старым людям. Нигде нет столько стариков, как у нас. Вы знаете, у нас есть горец, которому сто сорок шесть лет.
Ей стало легче на душе от встречи с этим простым хорошим человеком. Она уже верила, что все будет хорошо.
– Сто сорок шесть лет? – повторила она удивленно.
– Да, да, почти полтора века. Чтобы познакомиться с ним недавно из Парижа в Сухум приезжал Анри Барбюс. Вы его, конечно, знаете? Тот самый Барбюс, который написал «Огонь»! Его интересовали проблемы долголетия, и он специально приезжал сюда.
Она поняла, что ей придется выслушать подробности.
– Анри Барбюс ездил в селение Латы, где жил этот старик. Он познакомился с ним, пил вино. Вы только представьте себе, этому горцу было четыре года, когда началась Великая французская революция. Бетховен, великий Бетховен был старше его на пятнадцать лет. Ему было четырнадцать лет, когда родился Пушкин. Он современник Лермонтова, Глинки, Карла Маркса, Дарвина, Герцена, Грибоедова, Шиллера… и никого из них не знал.
Ему исполнилось двадцать семь лет, когда Наполеон напал на Россию, но горец этого не знал тоже. Он жил у себя в горах, сеял кукурузу, сажал табак, пил кислое вино. И вот к этому человеку приехал Барбюс, почти на сто лет его моложе, друг Горького, Ромена Роллана, друг нашей страны. Один из них прошел яркий путь борьбы, другой прожил почти в три раза больше, но как? Страшно жить так бесполезно!
– Вы не правы, Одиссей! – возразила Елена Николаевна. – Не всем дано гореть. Этот старик всю жизнь трудился на своем клочке земли, растил детей. У него ведь есть дети?
– И дети, и внуки, и правнуки, и праправнуки, – рассмеялся Константиниди.
– Вот видите. Наверно, он воспитал их такими же простыми труженниками, каков сам.
Далекий протяжный гудок перебил ее. Она взглянула на море и увидела залитый огнями движущийся теплоход.
– "Украина". Из Батума, – сказал Константиниди. – Что вы думаете делать, Елена?
– Буду просить пустить меня в госпиталь, а если не разрешат, пойду работать. Не уеду отсюда, пока не увижу Федора, – она упрямо наклонила голову. – Пусть решает нашу судьбу сам, мне некуда идти, – тихо, одними губами прошептала она. Потом, точно отгоняя мрачные мысли, выпрямилась и взглянула на своего собеседника:
– Вы очень заняты днем, Одиссей?
– Как когда. А что? – удивился Константиниди.
– Я бы хотела посмотреть город. – Она улыбнулась, вспомнив шутки гуляющих. – Хотя у вас ревнивая жена и трое детей. Это правда?
– У меня нет детей, к сожалению, Я буду рад познакомить вас с моей женой. Я рассказывал ей о вас. А насчет реплик, я их слышал. Что ж, каждый острит, как умеет. У нас в Сухуме, как наверно и везде, каждый хочет быть остроумным. – Он грустно улыбнулся. – Вот у меня это не получается!
В дверь постучали.
– Войдите! – ответила Елена Николаевна.
– Я вижу, Одиссей становится у меня на пути, – здороваясь с Русановой и Константиниди, сказал вошедший Обловацкий.
– Я был прав, говоря, что каждый хочет быть остроумным. Вот видите, и Сергей Яковлевич заразился этим. Как отдыхается, курортник?
– Прекрасно, я даже загорел. Не верится, что в Москве снег, люди ходят в шубах.
С залитого электрическим светом теплохода неслись звуки знакомой мелодии. Теплоход причаливал. Были видны стоящие у борта люди.
– Батум – красивый город? – спросила Елена Николаевна.
– Очень красивый, но Сухум лучше, – ответил за Константиниди Сергей Яковлевич. – Вообще, не задавайте Одиссею таких нелепых вопросов. Вы должны знать, что лучше Сухума нет ничего! Правда, Одиссей?
– Правда, только его портят приезжие.
– Бросьте пикироваться! Смотрите, какая чудесная ночь! – примирительно сказала Елена Николаевна. – Пойдемте, погуляем по набережной, заодно проводим Одиссея.
– А это не противоречит кавказским обычаям? Женщина провожает мужчину. Как, Одиссей? – засмеялся Сергей Яковлевич.
– Гость в доме – радость! Его желание свято для хозяина дома. Это наш закон.
– Неплохой закон! – согласился Обловацкий.
– Да, но гость есть хороший, да хранит его аллах, а есть…
– Это который ложки серебряные ворует, что ли? – улыбнулся Обловацкий.
– Если гостю понравится не только ложка, но и буфет со всем его содержимым, мы с удовольствием дарим ему его. Нет, есть гость невоспитанный, не уважающий седых волос хозяина.
– Так это если у хозяина седые волосы! – перебил Сергей Яковлевич.
– … Перебивающий старших, – нравоучительно продолжал Константиниди.