А потом ресторан…
Этот поминальный ужин стал последней каплей в бесконечном кошмарном дне.
Когда мать начала долгую и невероятно трогательную речь о своем любимом безвременно почившем муже, Герда не выдержала и вылетела прочь.
Все ложь! Мать говорила о нем, как о нежном супруге, заботливом и ласковом отце, талантливом художнике, которого просто не смогло принять и поддержать общество. Говорила то, что должно, что хотели услышать родные, и что мечтала видеть она сама при жизни отца. Но Герда знала, лучше других, как брезгливо кривила мать губы, когда смотрела на него, и как холодно позволяла целовать себя в щеку.
Он не оправдал ее надежд.
Как они сошлись такие разные и чужие друг другу, Герда не знала. Она еще с детства поняла своим крошечным умом, что родители совсем чужие друг другу, и просто приняла это, как и все остальное, что ее окружало. Но отца она любила. За его теплый настоящий смех, редкие, но такие важные похвалы и ту доброту, с которой он шел сквозь жизнь, стремясь помочь всем и каждому, кто его окружал…
И вот теперь отца не стало. Его добросовестно оплакали и отпели, опустили холодное тело в могилу в дорогом красивом гробу и вычеркнули из памяти, отправившись в ресторан утолять горечь по своим несбывшимся мечтам, а не по погибшему человеку.
А Герда бросилась бежать прочь. Прочь от этого ресторана, от родни и друзей, от мужа и прежде всего от себя самой.
Как она оказалась на этой ужасной остановке с разбитыми стеклами, без денег, телефона, машины и сумочки?.. Куда идти дальше и стоит ли вообще это делать, или подождать, пока местная подвыпившая шпана убьет ее в надежде найти в карманах пару мелких купюр?..
Что-то теплое обняло плечи, обдав непривычным запахом табака. Герда инстинктивно перехватила руками плотную ткань, еще сохранившую живое человеческое тепло, и закуталась в нее, даже не подняв головы.
Какая разница, кто вдруг решил на пустой улице вот так запросто поделиться своим теплом с совершенно незнакомой девушкой? Какая теперь разница, если отца все равно уже нет на свете, и некому будет рассказать, что в людях все еще жива доброта…
Герда вскинула голову, уставившись прямо перед собой, вдруг осознав, что так мог поступить ее отец, будь он жив.
Она обернулась, лихорадочно всматриваясь в пустую улицу, а потом совершенно бессознательно плотнее закуталась в чужую кофту.
- Такси? – из обшарпанной машины высунулся водитель и уставился на нее вопросительным и просительным одновременно взглядом.
Герда с трудом смогла оторвать ищущий взгляд от пустой улицы и сфокусировала зрение на водителе, машинально назвав свой адрес.
Парень вытаращил глаза, но только кивнул. Один из самых богатых и дорогих районов, куда он не смел соваться на своем стареньком автомобиле.
Он торопливо выскочил под дождь и распахнул пассажирскую дверцу, пока странная девушка не исчезла, как видение, лишь поманив хорошим заработком.
Герда села в машину, даже не обратив внимания на то, что сиденье продавлено и порвано в нескольких местах. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, все еще кутаясь в теплую пропахшую табаком кофту.
====== Брат ======
Уже подходя к дому, Грэй привычно окинул взглядом окна и понял, что у них в квартире горит свет.
«Грэнзэ дома? Странно для него».
Бегом поднявшись на второй этаж, Грэй ощупью отыскал ключи в кармане и открыл дверь.
В коридоре свет не горел, поэтому он споткнулся об брошенные прямо у входа ботинки, тихо матернулся и пошел к себе, решив сперва переодеться, а уже потом выяснять, что случилось.
- Ну и где тебя носило на этот раз?
Грэй остановился уже у двери, ухмыльнулся сам себе и пожал плечами.
«Сколько лет ни пройдет, а он не изменится никогда, видимо. Как будто мне все еще 12».
- Я не просился на этот свет!
Грэй сжимается и втягивает голову в плечи, ожидая неизбежного скандала.
Он пытается делать уроки в их общей с братом комнате, расчистив кусок древнего письменного стола от вороха бумаг и комиксов. А мать и брат разговаривают на кухне.
«Если это можно назвать разговорами. Ну, почему?! Почему у всех все нормально и только у нас все не так? Почему они вечно ругаются?»
Грэй захлопывает учебник и зажимает уши руками, против воли вслушиваясь в разгорающийся скандал.
Мать кричит и плачет на кухне, обвиняя брата в своих бедах, неудачах и проблемах. Кричит так, словно он может исправить ее убогую жизнь или изменить хоть что-то. А брата, как всегда, почти не слышно. Он никогда не кричит. Молчит или огрызается короткими шипящими фразами и язвит ей в ответ.
«Господи, когда это закончится? Почему мы не можем быть нормальной семьей?!»
По полу кухни резко скрипит стул. Грэй отнимает ладони от ушей и удивленно вслушивается в неожиданно прервавшийся скандал.
«Неужели поладили? Пожалуйста! Пожалуйста, пусть они помирились!»
В комнату вваливается его брат и с грохотом захлопывает за собой дверь.
Минуту смотрит на Грэя, как будто оценивает, и начинает собирать вещи, кидая их в сумку.
С кухни раздается новый крик, но брат даже бровью не дергает, продолжая свое занятие. Шмотки, кассеты, фотоальбом и недавно появившийся у него магнитофон – все это летит в большую спортивную сумку.
Уже закидывая ее на плечо, он останавливается и оглядывается.
- Идешь? – коротко бросает он. – Или останешься тут учиться пить водку и жаловаться на жизнь?
Грэй нервно дергается, но не встает со стула.
Уйти из дома? Куда? Как? Конечно, он тоже ненавидит это поганое грязное место с щербатой посудой и немытым полом… но все же – это их дом…
- Ну? – брат хмурится. – Или хочешь и дальше слушать упреки этой пропитой стервы и ее причитания о бросившем ее алкаше?
Грэй, с трудом соображая, кивает.
«Они же наши родители. Какие есть. Почему он так говорит?..»
Еще толком не понимая, что делает, Грэй вскакивает и начинает собираться, пытаясь понять, надо ли взять учебники, в чем завтра в школу идти и кто его будет будить.
- Куда ты собрался?! – в комнату с криком врывается мать и застывает на пороге, увидев собранные сумки. – Сам хоть на тот свет проваливай, а младшего я погубить не позволю!
Грэй оборачивается, нерешительно сжимая в руке коробку с настольной игрой. Ему страшно от происходящего, и в то же время он хорошо понимает, что потерять брата он не хочет.
- Грэнзэ… – нерешительно тянет он, почему-то думая, что это просто очередной виток скандала и все сейчас как-то уляжется.
- Да? – брат вскидывает бровь, даже не обратив на него внимания. Он глядит прямо на их мать, демонстративно закуривая в комнате. – А на кой черт он тебе сдался? Орать не на кого станет? Или винить в своих бедах?
Они секунду смотрят друг другу в глаза. А Грэй смотрит на них.
Он только в этот миг понимает, что его старший брат давно вырос. Он выше матери и смотрит на нее сверху вниз. Глаза у них одинаковые – болотно-зеленые. Только у матери уже чуть поблекшие и плывущие от водки, горько-разочарованные, обиженные, а у брата – холодные, презрительно прищуренные, но в них тоже обида, как лед.
Грэй смотрит на них и не может понять, кто из них двоих сейчас больше имеет право обижаться на другого. Мать, за то, что брат хочет бросить ее, как бросил уже отец, или он, потому что она не любит его?..
- Отойди, – цедит Грэнзэ. – Он уходит со мной, потому что я не хочу встретить через пару-тройку лет пьяного укуренного малолетку в обносках, который выпрашивает мелочь на бухло и сигареты.
- Ты не можешь так поступить со мной, – мать вдруг оседает у двери, привалившись к ней спиной. – Не можешь забрать его… моего мальчика… сыночка родного…
- Сыночка? – Грэнзэ кривится и шагает прочь. – Надо же, как нежно. Знаешь, если он и сдохнет однажды, то хоть не в луже собственной блевотины. А у тебя больше не будет тех, кто вечно портит тебе жизнь и вынуждает думать о доме. Бывай.