Хотели мы с Санькой заглянуть в амбразуру - кто там поселился? - но ничего не увидели: в узкой нише - оконце из кусков закопченного стекла и висит что-то похожее на занавеску.
За огородами, в траншеях, уйма стреляных немецких гильз - больших и поменьше, в лентах и россыпью, винтовочных и ракетных. Но на гильзы нам теперь и глядеть неохота. Подумаешь, невидаль! Да их, если надо, полный мешок можно насобирать.
А вот разноцветные телефонные провода - это вещь.
Из них получаются отличные бусы. Многие девчата такие носят. Жаль, времени в обрез, а то и мы с Санькой поискали бы проводов и понаделали бус всем-всем: и моей бабушке, и Санькиной матери, и тетке Марине…
На глаза попалась немецкая каска. Санька ловко поддел ее ногой. Каска с лязгом покатилась с горы в торфяной карьер, а мы побежали дальше.
Найти самолет оказалось не так-то просто. Лозняк за Лисьими рвами - ни конца ни краю. Можно целый день ходить и ничего не выходить. А тут еще осока, кочкарник, болото. Болото знаменитое - Моховое. Все наши Подлюбичи драли тут мох на хаты, нигде его столько не было.
Не проходило лета, чтобы в Моховом не увязла лошадь. Бегут тогда мужики по улице - кто с веревкой, кто с рушником, кто с лопатой. Как на пожар.
Когда был поменьше, я верил, что в Моховом живут черти. Бабушка говорила. Спросишь, бывало:
- Баб, куда ты?
А она:
- В Моховое чертей дразнить.
Вот и попробуй тут отыскать самолет. Сунулись мы в одну сторону - топь, ткнулись в другую - ходят под ногами кочки. Остается только в обход. По Сухой гриве.
Но и на Сухой гриве не так уж сухо, чтобы колобком катиться. Санька не рассчитал, прыгая с кочки на кочку, и набрал полные бурки ржавой холодной воды. Пришлось разуваться и выкручивать портянки.
- Ничего, согреюсь, - подбодрил он себя, мелко лязгая зубами.
Неожиданно в кустах мы натолкнулись на лозовый шалаш, крытый осокой. Перед ним - небольшая кучка углей, черные головешки, картофельная шелуха. Заглянули внутрь - влажное, примятое сено. Видно, здесь жили не день и не два. Может, даже мой дед Николай. Он рассказывал, что пересидел в Моховом всю пальбу, пока наши не пришли. И не один он здесь был: полнехонькое болото и своих, и из других сел. Всего за один день до прихода наших их обнаружили немцы. Правда, сами они, не зная дороги, лезть в болото побоялись, зато открыли такой огонь, что земля стонала. Повезло деду, что неподалеку воронка от бомбы была. Он прямо туда - в грязное, ледяное месиво. Теперь так кашляет - жуть берет. Но ничего, говорит: «Если не помру - жив буду».
Чем глубже мы с Санькой забираемся в Моховое, тем чаще нам попадаются такие шалаши: то крытые осокой, то просто из лозовых веток, то большие, то еле-еле одному поместиться. А сбитого нынешней ночью немецкого самолета нигде не видать.
- Ничего! Найдем! - не падает духом Санька. А сам синий, и зуб на зуб не попадает.
- Не мог спросить у Мамули! - злюсь я. - Может, он и не здесь вовсе.
Наконец мы выбрались на сухое. Кусты поредели, время от времени начали попадаться почерневшие от дождей копны сена. Значит, мы уж точно на Сухой гриве. Идти стало веселее, и Санька попробовал даже насвистывать какой-то марш. Но ничего у него не вышло губы не слушались от холода.
И вдруг мы остановились как вкопанные. Перед нами - опрокинутая взрывом, разбитая телега. В поломанных оглоблях лежит с оскаленными зубами мертвая лошадь. Почти рядом - глубокая воронка. И вся трава вокруг густо усеяна торфяной крошкой.
- Бомба? - спросил Санька.
- Кто его знает, - пожал я плечами. - Мог быть и снаряд.
В Подлюбичах мы знаем каждую лошадь. Можем издали угадать, то ли это «кувалда», которую Чмышиха-монашка выменяла у итальянцев на икону богородицы, то ли старая Слепка деда Коврача. А тут смотрели-смотрели и не узнали. Не наша лошадь, не подлюбичская.
А чуть поодаль, возле покосившегося небольшого стожка, стоит вторая лошадь, живая, и скубет сено.
- Глянь, - не поверил я своим глазам. - Что это?
Пригляделись лучше - и вовсе это не лошадь. Жеребенок, не старше года. Вороной масти. На лбу белая звездочка. Лохматый, худой. В хвосте и гриве полно колючек.
Жеребенок тоже нас заметил, насторожился, задрал голову, наставил уши.
- Это, видно, мать его, - кивнул Санька в сторону опрокинутой телеги. - Вот он тут и кружит, не уходит.
- А где же люди? - спросил я и тут же понял, что ляпнул глупость. Мало ли где. Может, к немцам в лапы попали. А может, спасаясь, бросили воз и убежали. А то, может быть, кобыла, испугавшись стрельбы, понесла, не разбирая дороги, пока не нашла свою погибель. Как бы там ни было, жеребенок теперь ничейный, и его нужно поймать.