- Куда мне учиться, мой внук? - вздыхала она. - Пока я эту грамоту одолею, уже и помирать пора. А на том свете и так ладно будет.
Как я её ни уговаривал, как ни просил, она свое:
- Отстань ты, смола! Мозги у меня уже старые. Хочешь, чтоб они вовсе высохли?
Мои рассуждения по поводу того, что невежество - это темный лес, прямо-таки выводили ее из себя.
- Отцепись, кому говорю! Мне с твоей науки хлеб не валится в руки. Стану я тут тебе писать, когда в хате нечего кусать. А коли ты такой светлый, шел бы лучше ведро воды принес.
На этом все и кончилось.
Странные у бабушки отношения с богом. Вообще, она считает, что бог где-то там есть, да, видно, он из ума выжил. Разумный бог никогда бы не допустил на земле такого. И говорит бабушка о нем, как о близком и добром знакомом, чуть ли не о соседе:
- То ли он там самогон пьет, то ли он там спит, лихо его ведает. Ну, взялся быть богом, так правь. А то как тот старый Агей: совсем в детство впал.
Я никогда не видел, чтобы бабушка крестилась или молилась. Поминать бога иной раз поминала, а молиться - нет, не водилось за нею такого. Женщины, что у нас зимовали, частенько отбивали перед нашей богородицей поклоны, старая Мирониха шептала по вечерам «Отче наш» и «Верую», а бабушка и молитвы-то ни одной не знала. В молодости еще кое-что с пятого на десятое помнила, а теперь - хоть бы словечко, все вышибла из памяти эта вечная работа, эти вечные заботы.
- Ну, помолилась бы хоть так, как умеешь, - уговаривали ее женщины.
А бабушка в свою очередь им вопрос:
- Что он мне за это - торфу мешок принесет? Если б принес - помолилась бы.
Когда мы жили одни, без чужих людей, никому не было дела до того, что у бабушки с богом свои счеты. Никто об этом не знал, никто об этом ничего и не говорил. А теперь пошла слава среди старух по всей улице:
- Слыхали? Тетя Мотя из-за стола вылезет и лба не перекрестит!
- Не может быть!
- Сама, милые, видела.
Потому, видно, и примчалась к нам однажды Чмычиха. Черный платок так повязан, что чуть глаза видать. А глаза такие ехидные и голосок масленый:
- Добрый денечек вам в хату. Хлеб да соль.
- Садись с нами обедать, - пригласила бабушка монашку. Пригласила, видно, скорее ради приличия, потому что у нас у самих миски были не полные.
- Спасибо, - отказалась Чмышиха. - Только что от трапезы. Решето я пришла попросить. Мучицы бог послал, нужно просеять.
- Добрый у тебя бог, - без зависти сказала бабушка, вылезая из-за стола.
Смотрит монашка - не перекрестила старая лба - и завела антимонию:
- Неужто и впрямь не веруешь?
- И ты туда же! Тебя только тут не хватало. Верую - не верую, не твоей голове болеть, - довольно резко ответила бабушка.
А Чмышиха талдонит свое:
- Ты же стара совсем, помрешь - на том свете бог спросит.
- На том свете всем одна чарка будет - и праведным, и грешным.
Монашка так и побелела вся:
- Ну, знаешь…
- Что я знаю? - с нарочитым вниманием переспросила бабушка.
- Не нужно мне ни решето твое, ни сито!
- Не хочешь - как хочешь, - не стала набиваться бабушка, и монашка, бормоча что-то о небесных карах, хлопнула дверью.
А бабушка долго не находила себе места. Знает она их, этих святош. Как колышки от помидор в колхозе красть, как за иконы у итальянцев лошадей покупать - это не грех. А тут, видите ли, душа у них болит. Она без них с богом разберется. Если он не слеп, так и без них увидит, где брито, а где стрижено.
Так и закрепилась за бабушкой слава великой грешницы.
Но однажды…
Было это, когда от отца пришло второе письмо. Раньше он писал, что лежит в госпитале с таким ранением, после которого, видно, отпустят домой. Бабушка радовалась, ждала его со дня на день, и вдруг приносят новый солдатский треугольник. Никто отца и не думает отпускать домой. Попались хорошие врачи, вылечили как следует, и какая-то комиссия признала его еще годным.
- У него все не как у людей. Такая уж удача, - нашла бабушка виновного и вздохнула: она-то думала, что передаст нас с рук на руки, а сама хоть на тот свет, на покой.
И вот в тот день я подслушал, как она беседовала с богом. Было уже поздно, Глыжка, свернувшись калачиком, сладко посвистывал носом, а мне не спалось. Лезет в голову всякая всячина: война, незасеянный огород, который и засеять-то нечем, и Глекова Катя стоит перед глазами. Она и не думает покаяться, все досаждает нам с Санькой.
И вдруг я слышу:
- Ты послушай, что я тебе скажу, господи…
Сперва показалось, что бабушка ко мне обращается, только странно было, почему она меня так зовет: «господи». Поднял голову - перед образами стоит.