Славное было место, да уж больно глухое. Зимой как задует да как заметет со всех сторон, как навалит снегу под самые стрехи - по неделям на селе не показывались, пока люди не натопчут тропок.
Зимой тетя часто, забежав к нам в хату, не то хвалилась, не то жаловалась:
- Нынче к нам снова гость приходил…
Гостями она называла волков. Темными холодными ночами они частенько бродили возле их двора.
Помню, как-то я заночевал у тети. Едва все уснули (тетя говорила, что она и первого сна еще не увидела), как во дворе залаяла и завыла собака, забеспокоилась в хлеву корова. Дядя Андрей тотчас зажег лампу, накинул на плечи кожух, сунул босые ноги в валенки и с ружьем выскочил за дверь. Ну и ахнуло же ружье! А огонь полыхнул - прямо весь двор осветил.
- Ранил, кажется, - сказал, войдя в хату, дядя. - Трое их было. Один на крышу залез, холера.
Из-за этих «гостей» тетя Марина всю жизнь собиралась переселиться в деревню, поближе к людям. Да так до войны и не переселилась. А потом немцы добрались до ее хаты, порядок навели - и головешек не осталось.
Зимовала тетя у золовки. Снова чужая хата, снова чужая печь. Так это же ладно, пока все ладно. А случись что, куда денешься с детьми? А их вон сколько, мал мала меньше: Федос, Манька, Ганя, Коля; Федосу десять, а Коля и вовсе под стол пешком ходит. Как ни крути, нужно тете думать о своей хате.
Ее свекровь умерла в самую заваруху, три дня в хате лежала, пока спохватились. И хоронили так, что никто не слыхал и не видал. Ни попа, ни поминок: пальба кругом. И остался ничейным старухин двор. Садик тоже был, старый, правда, но если досмотреть толком, можно бы и яблочко съесть. «Ну, - думала тетя, - уляжется бой - переселюсь в свекрухину хату. Место хорошее, людная улица. Буду уже там век вековать».
Но немцы и ту хату растащили. Осталось всего несколько венцов, ниже окон. Простенки по двору разбросали. А пока тетя засевала в Заглинище свой огород, исчезли и простенки. Это уже соседи, видно, погрелись. И тогда тетя отважилась:
- Будь что будет. Поживем, дети, в саду. Ночи теплые, в шалаше переспим, а к зиме хатенку слепим.
Детям это, известно, праздник: интересно спать в шалаше.
По утрам тетя топит уцелевшую печь, и вся улица видит, как она чугуны ставит, что у нее варится. Стен нет, печь во дворе. А тете и горя мало. Ожила она, расторопной стала, все в руках горит: завтрак готовит, курицу из проса вон гонит да еще и плотнику, глядишь, поможет.
Некогда ей руки опускать.
А дело-то хитрое - сложить из нескольких тех венцов целую хату. Мамуля, который не только в железе толк знает, но и топор ловко держит в руках, взялся было поставить сруб за мешок нового жита и пять мешков картошки, а потом пересчитал бревна и закрутил своим длинным носом:
- Ничего не выйдет, Марина. Не стоит и затевать.
А тетя подумала, что он цену набивает, и давай уламывать:
- Будто мне хоромы нужны. Ты сделай только, чтобы печь стала да кровать - и все. Два окошка: одно - сюда, другое - туда. Мне не танцевать…
- Ну, как хочешь, - сдался Мамуля, но предупредил: - Только уговор: не хватит лесу - все равно плата сполна.
И вот вчера он положил последнее бревно и воткнул топор в колодку:
- Шабаш! Я ведь тебе говорил.
Леса в самом деле на сруб не хватило. Только простенки между окнами вывели - и во дворе хоть шаром покати. А все потому, что бревна были гнилые. Тронешь с места - труха сыплется. Ну куда его класть - в сторону, в сторону.
- А зачем же ты так размахнулся? - возмутилась тетя, обойдя сруб. - Куда мне такое гумно?
Плотник лишь сплюнул с досады: было то «гумно» не больше нашего свинушника.
- Что же мне теперь делать, мой племянничек? - горюет тетя. - Был бы Андрей жив…
Если б да кабы, да росли во рту грибы, так был бы то не рот, а огород. Нет дяди Андрея, и говорить не о чем. Надо своим умом жить. И я приказал:
- Берите пилу, топор и веревку. Пойдем!
- Куда пойдем? - ошарашенно посмотрела на меня тетя Марина.
- В лес.
Мамуля покачал головой: ну и ну. В лес? За шесть километров? Дойти-то мы дойдем, а дальше что? Это, по-нашему, шуточки - сосну свалить? Да и дюжий мужик не пойдет в лес, сала не подъевши. Ну, скажем, свалили. А как ее приволочешь? На себе, что ли? Ни коня, ни вола Нинка ни за что не даст, потому что не одна на селе такая Марина. В колхозе куда ни кинь - все клин. Где ты всех пожалеешь?
Взяла тетя пилу и топор, веревки не нашла - моток немецкого кабеля прихватила. И пошли мы. Мамуля только глазами нас проводил. На его худощавом носатом лице было написано: «У бабы ум короток, а дитя и вовсе ничего не смыслит. Что с них взять?»